Ирина Долинина

Новые сказки пандемии

 

Какой только ни была наша жизнь! Горько-сладкой, семейно-холостяцкой, фартовой-забубенной, офигенной-отстойной… Сейчас много эпитетов не потребуется, потому как жизнь одна – карантинная. К прошлой вернуть не обещают, а в будущую и заглянуть боязно. Там цифры вместо людей маршируют, из-под масок только глаза посверкивают.

А в глазах тех баллы мелькают, плюсы за поведение хорошее, вычеты – за плохое. Вы думаете, что плохое – это когда напился и подрался? Святая простота! Новое плохое совсем другое, а новое хорошее – и во сне не приснится.

Вписаться в пост-карантинье не у всех получится, хотя к новому мышлению приучали годов с восьмидесятых. Кто перемены принять не смог – уже тогда отбраковался. Кто выжил, получил шанс на перестройку в девяностые. Тем, кто урок усвоил, передышку дали в нулевые. В передышку эту родилось новое поколение, ему в пост-карантинной жизни легче будет: с детства вместо родителей гаджетами воспитывалось.

Но живы еще и те, кто полный путь прошел, кто сверху находился, и кто снизу. У кого жизнь как роман была, у кого как пьеса, у кого – ужастик (все лучше, чем анекдот). А когда от дум отдохнуть хотят, все они к сказкам обращаются. Сказка душу веселит, печаль отгоняет, правду утверждает. И старые сказки прекрасны, и новые завлекательны:

 

В тесноте хитросплетений,

В суматохе пестрых дней

Вы искали продолженье –

Так ловите же скорей!

 

Рыжий Лис

 

Анатолий, рыжий Лис,

Нано-дырочку прогрыз,

И теперь ему должна

Нано-дурочка страна.

 

Шубайс пребывал в раздумьях. Ему нет и 66, а кажется, что прошли все 666. Говорят, у кошки девять жизней. А сколько их у Рыжего Лиса?

Институт, брак с Людмилой, красный партбилет – за давностью видятся сквозь пыльную дымку. Это, стало быть, жизнь первая.

От клуба «Перестройка», островка капитализма в Ленинграде, веет юношеским задором. Это жизнь вторая.

В третьей об Анатолии Борисовиче узнала вся страна. И не только узнала, но и назначила виновным. Не дал две «Волги» за ваучер – должен ответить. Что им бессонные ночи, усмирение красных директоров, лавирование между ветвями власти… Виновен, и все тут.

А с залоговыми аукционами пошли новые предъявы. Миша Прохор, Миша Ходор и Миша Фридман делили между собой, а обижались на него. Но три Медведя привыкли брать наглостью, а у Рыжего Лиса умения другие. Поэтому, одному Медведю пришлось чуток посидеть в изоляции, а остальные и так все поняли. Случилось это спустя время, но Анатолий еще в 94-ом многое предполагал, так сказать, хеджировал риски.

С октября того памятного года Шубайсу была доверена экономика одной шестой части суши. Еще и политика подоспела. А это уже жизнь четвертая. Чего только стоило разруливание проблем Семьи и ее окружения! Борис Николаевич демократом ведь только прикидывался, а на деле восседал еще тем самодержцем. Дочь Таня в царицы метила, глава охраны Коржов играл в Малюту Скуратова. Играл, да не выиграл. Сам себя коробкой от ксерокса прихлопнул.

А у Анатолия пятая жизнь пошла. Регентом стал при Папе, перетирал между властью и бизнесом. Ставил на место Березу и Гуся, воспитывал молодого Борьку Немца. Дел было так много, что в ГКО толком не засветился. Но от этого плюс вышел – когда генпрокуратура расследование проводила, с него взятки гладки. Не участвовал по причине занятости вице-премьерством.

Шестая жизнь Анатолия Борисовича началась в мае 98-го в Шотландии. Но об этой жизни ведали единицы, и даже они могли только догадываться. За границу Шубайса вызвали люди серьезные. Через короткое время некоторые из них людьми перестали прикидываться. Поняли, что Толик не подведет, и дали ему малое знание. От знания того дух захватывало, поскольку намекало оно на нечеловеческие перспективы.

Несмотря на советское воспитание, Анатолий имел представление о конспирологии. Еще в годы застоя в интеллигентской среде передавали друг другу машинописные листочки захватывающего содержания. Самиздат прочитывали за одну ночь и с придыханием передавали дальше. Так Толик познакомился Солженицыным и Львом Гумилевым.

Эзотерические тексты, равно как и откровения о мировом заговоре, он лишь просматривал, так как в сказки не верил. Но, видимо, вера здесь не причем. Время показало, что сказка иногда правдивей жизни бывает. Пришел час, и пригодились Анатолию Борисовичу те начальные знания о вольных каменщиках.

В мае девяносто восьмого пригласили его в городок Тернберри на заседание Бильдербергского клуба. Там много чего интересного было, но Шубайс чувствовал, что внимание направлено на него. И внимание это оказалось благосклонным: кое-что ему объяснили, кое-что поручили и кое-что обещали. И надо сказать, с той поры обещания выполняли. Да и он не подкачал, а многое даже перевыполнил уже через три месяца – в дефолтном августе девяносто восьмого.

С назначением в РАО «ЕЭС» началась жизнь седьмая. Когда-то Толику нравилась книжка «Человек, который дружил с электричеством». Теперь ему самому позволили распоряжаться электроэнергией. Рулил с пользой для хозяев жизни, но и себя не забывал. Подключал, выключал, перераспределял или отрезал от источника питания. Видимо так преуспел в разделе энергопотоков, что заслужил доверие окунуться в нано-мир.

И пошла жизнь восьмая, а в ней захватывающие перспективы. Ведь нано – не только частицы, но и смелые гипотезы, под которые государство деньги выделяет. Инициативу поощряет, создает условия для развития… Хорошо было Шубайсу в наномире, даже помолодел в креативных излучениях.

Подчиненные его любили как благодетеля, да и сам А.Б. обрел позднюю любовь. Третья жена оказалась, еще лучше, чем две первые. Был знаком с ней Анатолий давно, даже интервью когда-то давал. Избранница звалась Авдотьей и происходила из приличной семьи. Оказалась веселой, остроумной и понимающей.

Она и поддержала, когда восьмой жизни конец пришел. В начале декабря пандемийного двадцатого года вышло распоряжение о снятии Шубайса с должности. А.Б. понимал, куда ветер дует, но не имел полной информации – откуда. А оказалось, это шестая жизнь приветы шлет. Она ведь, в отличие от других, никуда не делась. Бильдерберги своих не отпускают, разве что при необходимости ликвидируют.

Мутная история с неудавшейся ликвидацией случилась пятнадцать лет назад, накануне пятидесятилетия Шубайса. Некий полковник Крачков решил очистить родную землю от Рыжего Лиса. И что же из этого вышло? – Не очистил. Был судим, оправдан судом присяжных. Позже отбывал срок по другой статье и некоторое время сидел в одной камере с Мишей Ходором. Понятно, что таких случайностей не бывает – работу проводили с обоими.

Окончание своей восьмой жизни Анатолий Борисович отметил персональным выстрелом из пушки Петропавловской крепости. Выстрел этот можно было понять по-разному: от салюта в честь освобождения до сигнала, что есть порох в пороховнице.

Начиналась жизнь девятая, в которой Шубайсу предстояло стать спецпредставителем по связям с международными организациями. С Шотландского заседания Бильдербергов более двадцати лет прошло. Анатолия они не забывали, и он помнил, что под колпаком ходит. Стать полностью своим не получалось из-за происхождения. Хоть и был Борисович рыжим, как настоящий британец, все же происходил из страны, доверия к которой у Бильдербергов не было.

Как не было единства и в самой их организации. Случилось так, что Бильдеры пошли на Бергов, и название клуба избранных впору было писать через черточку. Теперь, помимо общеизвестных знаков вольных каменщиков, в ход были запущены особые жесты клана Бильдеров и клана Бергов. Шубайс давно научился подмечать эти знаки, и со временем это стало привычкой. К счастью, от него пока не требовали определиться – бильдерский он или бергский. Жизнь давала паузу для размышления.

Но сейчас, в мае 2021-го, Анатолий думал о другом. Беспокоило его, что миновал уже год после исчезновения из поля зрения некего Грентли Адамса – вольного каменщика из Барбадоса.

Этот маленький остров много значил для любого посвященного – ведь там прошел инициацию сам Джордж Вашингтон. В октябре 1751 года девятнадцатилетним юношей он прибыл на Барбадос из Вирджинии, и эта поездка чуть не стала роковой – на острове Джордж заразился оспой.

Долго был между жизнью и смертью, но все-таки выздоровел. К концу декабря вернулся в Вирджинию и привез губернатору какие-то важные бумаги. С той поры жизнь Джорджа пошла по пути необыкновенному. Близкие же не заметили в нем ничего нового, разве что мелкие оспины на лице. Через год, скопив взнос в 2300 долларов, Вашингтон вступил в масонскую ложу. Дальнейший путь будущего президента известен каждому американскому школьнику.

Но Анатолий Борисович был знаком и с оборотной стороной биографии Вашингтона. Он знал, что главные события состоялись за год до вступления в ложу. Подобные сведения Шубайс периодически получал и от Бильдеров, и от Бергов. Бильдеры были материалистами и прикрывали конспирологией вполне земные дела. Берги, напротив, устремлялись в миры иные. Один из них поведал Анатолию, что с Барбадоса возвратился не настоящий Вашингтон. Юный Джордж умер от оспы, а его место занял бессмертный смотритель, который и прославился в истории Америки.

– Кто же тогда умер в 1799 году? – спросил Анатолий (он знал год смерти Вашингтона).

– Кто надо, тот и умер! – строго ответил Берг и отвернулся.

Именно этот невежливый господин через доверенных лиц и предупредил о скором приезде в Москву некоего Адамса. Вольный каменщик Грентли Адамс был из клана Бергов. Для поездки он зачем-то выбрал окольный путь через сопредельную страну. Барбадосца засекли при пересечении украинско-российской границы, после чего его и след простыл.

– Сегодня ровно год с того дня, – вспомнил Шубайс.

– О чем задумался? – подошла сзади Авдотья. – Может не поедем к твоим Префам?

– Придется, Дуся, – улыбнулся Толик. – Мы и так раз в год встречаемся, надо кое-что обсудить. А то Гера последнее время во все влезает, даже в перезахоронение Ильича. Я говорю, причем здесь банк? А он отвечает, что Сберком за все в ответе.

– А ты слышал байку, что когда Ленина закопают, война начнется? – заметила Дуня.

– Конечно слышал. Да у нас война и так каждый день! – усмехнулся Анатолий. – Не заморачивайся на этом бреде.

– И то правда, человека надо земле предать. Он свое отмучился. Ладно поедем к твоему Гере. Вы о своем поговорите, а мы с Яной про ее Супершколу поболтаем.

С Германом Префом Анатолий общался еще в своей первой, ленинградской жизни. С тех собчаковских времен много воды утекло. «Тогда Гера женат был на Лене Великановой – красивой была, даже сейчас ничего. Но теперешняя, Яна, не хуже, со своей изюминкой. И все же далеко им обеим до моей Авдотьи!» – с гордостью подумал Рыжий.

Он любил называть жену по-разному: Дусей, Дуней, Дуняшей. Радовался, что рядом  женщина, с которой не соскучишься. Из-за нее стал завсегдатаем выставок и премьерных показов, полюбил театр, начал понемногу разбираться в живописи.

Хотел заказать модному художнику исторический портрет Авдотьи. Представлялась она ему в длинных одеждах с веретеном в руке. Да, его жена и есть Дуня-тонкопряха. Веретенце крутит, пряжу прядет. Хочет – стихи выйдут, хочет – история получится, а захочет – и любовь завертится. Как у них завертелась в 2014-м.

Господин из Барбадоса

 

Ели-пили, не тужили,

Проверяльщиков кормили.

И не знали, что в дозор

Уже вышел ревизор.

 

Прошел год, как демон Ариман прибыл на Землю из других миров. Поначалу считал он свою командировку ссылкой по наветам недоброжелателей. И тому были причины – завистники не дремали.

Происходил Ариман из породы демонов изначальных, от самого Великого Могучего инициацию получивших. А потому считал себя вправе иметь выбор места работы. И локация эта была давно выстрадана. Манила его красная звезда Кальб-аль-Акраб, что сияет в созвездии Скорпиона. Чувствовал Ариман, что именно там место его силы…

Но начальству виднее: в апреле 2020 вышло предписание о командировке в одну из точек Большого Бардака на планете Земля. И оказалась та точка стольным градом Киевом, в коем провел он всего-то неделю. Но неделя эта изменила судьбу многих («Старые сказки пандемии»). А побыл бы подольше – и вся страна бы вздрогнула. А так рассчитались всего двумя деятелями: Юлией Вольдемаровной и Большим Гошей. Сгинули они, причем по своей недальновидности. Жаль, конечно, но это был их выбор.

Большие дела в Незалежной творились давно. От инфернальной братии над этим трудились смотрители. Найти приспешников среди людей им было нетрудно. Сами шли на контакт, причем порой безкоштовно. Этими совместными усилиями Большой Бардак крепчал и развивался.

В Киеве Ариману довелось столкнуться с непредвиденным – самих смотрителей на момент его прибытия в городе не оказалось. Повестку командировки пришлось менять, о чем наверх полетела депеша. Начальство покумекало и выдало новое предписание: следовать в сопредельную страну и ждать указаний.

На вокзале Аримана провожал паренек по имени Мыкола, знакомый без году неделя. Это он первым из землян попался демону на глаза апрельским вечером в Мариинском парке Киева. Шустрым оказался хлопчик, даром что селянин.

Неделю прожили вместе в квартире его кума, что на Кловском спуске. Хорошая улица, все рядом; и метро Арсенальная, и Крещатик, и Андреевский спуск с Замковой горой. На горе этой демон встретил утро Первомая, чем завершил свою командировку в Незалежной.

Уставший, вернулся на Кловский, а там уже порученец с билетом на Москву. Жалел Мыкола, что лишается своего соседа. Чувствовал, что с его отъездом жизнь потускнеет. На вокзале стеснительно протянул патрону пакет с бутербродами и отвернулся, пряча слезу. Ариман не жалел ни о чем – махнул рукой и шагнул в вагон. Впереди была беспокойная ночь с паспортным контролем, таможней и вероятностью высадки в Конотопе.

В купе демон занял верхнее место, благо оно было застелено. На противоположной полке угнездился лысый мужчина с ноутбуком. Внизу расположилась семейная пара, оба необъятных размеров. Жена что-то шептала мужу, показывая наверх. Ариман не любил привлекать внимание, но сейчас в фокусе был не он. «Смотри, то ж Славик Ковтун! Где, где – да над тобой! Доброго здоровьечка, пан Ковтун…», – щебетала толстуха. Но Слава был в наушниках и лежал букой.

Ариман не знал ни Ковтуна, ни Коваля, ни даже Когана. Включил внутренний взор и разглядел, что на соседней полке примостился популярный политолог. Едет в Московию отстаивать гидность на политическом шоу. Слово гидность Ариман добавил в запасы памяти. Для него оно было созвучно слову профпригодность.

Прочитал он и невеселые ковтунские мысли: о скорой отмене поездов, о каком-то Рудольфыче, который опять будет высмеивать, и о том, что снова мало заплатят. «Нелегко живешь, Слава,» – подумал демон и взял его на заметку как возможного помощника.

Внизу зашуршали пакетами с провизией, юркий проводник, цепко оглядывая пассажиров, разносил бланки декларации. Демоническое начальство предупреждало Аримана, что нужно сделать удостоверение личности. В Киеве оно не потребовалось – кому там показывать, Мыколе что ли? Однако, для пересечения границы документ был необходим однозначно. Словечко это демон позаимствовал у Вольфыча, партийного деятеля из Московии.

Незадолго до поездки Ариману выслали подробную справку о стране прибытия, и он внимательно с ней ознакомился. Вольфыч выделялся на фоне прочих слуг народа – говорил с жаром, взмывал ввысь и рассыпался вширь. Призывал к омовению сапог в Индийском океане и был готов принять на проживание опального заокеанского президента Дрампа. Манерой поведения Вольфыч походил на Дональда, только по национальности значился сыном юриста.

В новых паспортах графы национальность уже не было. Документом Ариман озаботился еще в Киеве. Недолго думая, соткал из воздуха паспорт государства Барбадос. Сначала сам не понял, откуда этот Барбадос в голове взялся. Название – как смесь Барбары с кальвадосом.

К напитку кальвадос демон питал слабость еще с позапрошлого века. Довелось тогда ему побывать с кратким визитом в Нижней Нормандии. Там и пристрастился к грушевому бренди. Ну и Барбара, наверное, тогда случилась. Иначе откуда бы имя выплыло?

В одну из последних ночей в Незалежной Ариман даже слетал на это остров. Из квартиры на Кловском прошелестел ветерком к Днепру, река вывела к морю, море – к океану. С северо-востока очертания Барбадоса напоминали лежащую на боку грушу. Демон подлетал все ближе – сквозь розовую дымку проступали поля сахарного тростника, изумрудные пастбища, круглые холмы и уютные бухты…

Деревья корнями-ходулями держались за размытые берега, цепкие лианы спускались с этих корней как зеленые бороды. Демон облетел остров и остался доволен. Оценил он и герб государства, и девиз – «Гордость и трудолюбие». Будто о нем самом сказано.

Население Барбадоса составляло 294 560 человек. «Теперь на одного будет больше», –хмыкнул Ариман и заменил в статистике 0 на 1. Так стал он Грентли Адамсом, временным подданным Елизаветы II. На фото в паспорте в честь новой родины демон пририсовал себе аккуратную бородку. Теперь можно было беспрепятственно пересекать границ

Ариман лежал лицом к стене и мирно спал. «Барба-дос, барба-дос, барба-дос…» – стучали колеса. Зеленые бороды лиан колыхались в такт, юная Барбара протягивала фужер с бодрящим напитком…

«Коно-топ, Коно-топ, Коно-топ…, – прервал идиллию зычный голос проводника, – готовимся к досмотру». Пассажиры протирали сонные глаза и доставали документы. В купе просунулась внимательная мордочка спаниеля. «Наркотики вынюхивает», – со значением изрек попутчик снизу. Спаниель поднял голову вверх и замер.

– Так, тут е шо шукаты…, пробасил таможенник. – Оружие, ценности, лекарства имеются? Предъявите багаж, – обратился он к супружеской паре.

– Да там немае ничого, – затараторила толстуха. – Тут торт «Киевский», тут сало в банке, а то его валидол, — закивала она в сторону мужа. Но таможенник уже перевел глаза на Аримана:

– Ваш багаж, панове.

– Багажа нет, – честно ответил тот.

– Так, так… пройдемте до ручного досмотра.

Демон спрыгнул с полки и направился за таможенником. Слава Ковтун проводил его понимающим взглядом, толстяки опустили глаза. Спаниель-пограничник отшатнулся в сторону и заскулил.

В свободном купе Ариману предложили охлопать себя руками, снять куртку и предъявить содержимое карманов. Проверяющие с интересом разглядывали разноцветные бумажки – барбадосские доллары.

– У Вас отметка о прибытии в Украину на личном транспорте (Ариман прилетел в Киев с потоком метеорных частиц). И где машина?

– Подарил, – не моргнув глазом ответил демон.

– Так, так…А где проживали? У кого регистрировались?

– На Кловском спуске, у кума, – Ариману начала надоедать эта канитель. Он посмотрел в глаза таможеннику и прочитал в них сумму. В тот же миг накладной карман проверяющего затопорщился от пачки банкнот. Таможенник скосил глаза на купюры и прожурчал:

– Доброго пути, пан Адамс, – и вместе со свитой выкатился из купе.

Ариман прошел в тамбур: в лицо дохнул ветерок, ноздри защекотали весенние запахи. В темноте белело здание вокзала, деревья отбрасывали на него причудливые тени. Хоть и не Диканька, но места гоголевские…

Еще в Киеве, в квартире на Кловском спуске, демон почитывал кое-что с книжной полки хозяина, оттуда и узнал про Гоголя. С нечистью Васильич не церемонился – такие человеки Аримана забавляли. Поэтому и с тезкой писателя, аптекарем Николаем Негоголем, он поступил гуманно. Корень мандрагоры у него забрал, а жизнь оставил. Да еще и развлек сценками из раннего Средневековья («Старые сказки пандемии»).

Недолго побыл демон в Малороссии, а душой присох, как ни дистанцировался. Тема души для демонов больная – сколько душ человеческих ни уловят, а все недостача получается…

Поезд уже трогался, когда Ариман услышал переговоры по рации:

– Грентли Адамс, 6 поезд, 9 вагон…Досмотр прошел в Конотопе.

– Да вы мне торжественную встречу готовите… Что ж, придется задержаться в этой милой глубинке, – усмехнулся демон и шагнул в темноту…

Утром на вокзале в Москве поезд действительно встречали. Группа мужчин в штатском незаметно рассредоточилась по перрону. Двое встали у дверей девятого вагона, вглядываясь в прибывших из Незалежной. Никого похожего на Грентли Адамса среди выходящих замечено не было.

– Ссадили его в Конотопе, – оправдывался проводник в ответ на сунутое под нос удостоверение.

– Не могли его ссадить, нам же сообщили, что следует по маршруту, – растерянно говорил в трубку один из штатских. В ответ раздавалось что-то нелицеприятное.

– Так точно, – обреченно бубнил младший по званию. Было ясно, что выходные в ближайшем будущем отменяются.

За отсутствием барбадосца Адамса, в разработку взяли Славу Ковтуна. Нечего, хохол, братом прикидываться – все вы теперь иноагенты, хоть на Ленина похож лысиной, хоть на Маркса бородой.

Новый москвич

 

Знает вся наша страна,

Что хохлы нам братья.

Отчего тогда война? –

Не могу понять я.

 

Слава Ковтун осел на юго-западе Москвы. Свою квартиру в Незалежной оставил бывшей супруге Юле, о чем теперь нисколько не жалел. А ведь еще недавно без Киева жизни не представлял: там универ закончил, там женился, там встал на политическое крыло.

Жили у Днепра, на Подоле. Воскресным утром ходили на Житний рынок, после обеда ехали на 62-м автобусе гулять в Мариинский парк. Вы спросите: «Невже у видомого политичного дияча немае власного авто?» А я вам отвечу: «Где вы у недилю бачили вильне мисце парковки? Сразу понятно, что вы не с Печерска…, а может даже и не с Киева? Неужели, даже не с Броваров?? Тогда меняем тему».

Когда Слава пробился на политическое шоу к Рудольфычу (сильна земля русская Владимирами!), жизнь будто заново началась. И стал ощущать себя Ковтун не простым экспертом, а популярным оратором. В соцсетях его забрасывали комментариями: сначала ругали, потом стали жалеть, а позже спрашивать – когда следующий эфир будет? Причем писали не «ридни хлопцы», а москали и москальки.

Сначала за ток-шоу платили мало, но потом дело в гору пошло. А Слава смекнул, что не надо переживать, если что-то не то ляпнул. Ты в лужу сел, а гонорар выше стал. Тут и грибоедовское не грех вспомнить (в школьные-то годы наизусть учили):

А? как по-вашему? По-нашему – смышлен.
     Упал он больно, встал здорово.
     Зато, бывало, в вист кто чаще приглашен?
     Кто слышит при дворе приветливое слово?

Ко двору Ковтуна пока не звали. Зато случилось другое, не менее знаменательное событие. Появилась у него в фейсбуке поклонница Лилия. Как любой нормальный мужчина, Слава запал на красивое имя. Представлялась ему зеленоглазая брюнетка лет двадцати пяти…

Когда узнал, что Лилии Исаевне под семьдесят, сначала сник, но все же принял приглашение на чашку чая. Жила поклонница на Юго-Западе, между Академической и Университетом.

Слава вышел из метро и двинулся налево по Дмитрия Ульянова. Миновал «Пятерочку» и от неожиданности замер: из-за кованой ограды на него скалил зубы здоровый динозавр. Чуть поодаль, среди кустарников, паслись динозавры поменьше. «Да это же Дарвиновский музей!» – вспомнил Ковтун и открыл калитку.

Прошел по звериной тропе, похлопал по хоботу мамонтенка, возле симпатичного крокодила заметил табличку: «Прионозух, длина взрослой особи девять метров, ранний пермский период». В реальном крокодильчике было не более двух метров, и он совсем не походил на хищника. Значит, еще не вырос, не озлобился…

Присел Слава на ископаемое и сделал селфи – пригодится, можно хорошо обыграть на своей странице. Когда слезал с динозавра, вдруг услышал тихое: «Я не прионзух, я Птерозух…». Слава посмотрел земноводному в круглые глазки и покосился на табличку. Там по–прежнему значилось «прионозух пермский». Тут налетели дети, бесцеремонно оседлали крокодила, застучав ногами по зеленым бокам. Слава вышел за ограду, пересек трамвайные пути, нашел нужный подъезд и позвонил в домофон.

Лилия Исаевна оказалась энергичной женщиной, на вид не более 65-ти. Она сразу потащила Ковтуна на уютную кухню, где завязалась непринужденная беседа. Через полчаса выяснилось, что шустрая пенсионерка имеет на политолога свои планы. Ничтоже сумняшись, она предложила ему купить соседнюю однокомнатную квартиру.

Однушка осталась после ничейной бабушки и только что поступила в продажу. Сама Лилия к квартире отношения не имела, но боялась, что новые жильцы нарушат покой и порядок в общем тамбуре.

– А Вы, Славочка, такой аккуратный. И тот палевый пиджак с последнего шоу Вам так идет! – рассыпалась Исаевна. – А мне риелтор ключи как раз оставил.

– А ничего, что я оттуда? – удивился Слава.

– Да что Вы, там же наши люди. У меня сестра в Киеве на Подоле жила, я все там знаю.

Как бы странно не звучало предложение, Ковтун его принял. Тем же днем он осмотрел квартиру и дал согласие. После торга с хозяином дело решилось всего-то за неделю. Так киевлянин стал москвичом.

На районе Слава пригрелся: все было в шаговой доступности, даже МГУ. Правда проход в знаменитую высотку был разрешен только студентам и преподам. Ни тем, ни другим, Ковтун стать не мог. Расторопная Исаевна подсказала: «А Вы, Слава, купите абонемент в университетский бассейн. Он в цоколе главного здания расположен, по абонементу Вас и пропустят».

Так Ковтун и сделал. Сеанс стоил всего 160 рублей, и Слава зачастил на плавание. Он смело рассекал по дорожкам, подрезая не только студентов, но и профессоров. После, поигрывая мышцами, шел в знаменитую МГУшную диетстоловую. А иногда позволял себе небольшую экскурсию – поднимался на 34–й этаж главного здания и оттуда обозревал столицу.

Все шло отлично, пока не ужесточили карантин. Бассейн закрыли, столовая стала недоступной. Приглашения на ток-шоу прекратились. В один из печальных вечеров в квартире Ковтуна раздался звонок. «Неужели Мосгаз так поздно ходит?» – встрепенулся Слава.

Соседка предупреждала, что Мосгазу открывать не надо. Предыдущие жильцы сделали незаконную перепланировку, и с той поры газовики не раз пытались попасть в квартиру, чтобы выписать штраф. Однако ничейная бабушка стояла твердо и никого не пускала. Ковтун снял трубку домофона: в ней дышало молчание.

– Если ты Мосгаз, то дома никого нет, а я школьник, – пропищал Слава детским голосом.

– Открывай, это «Кухня на районе», – выдохнула трубка.

– Я же заказ делал, – вспомнил Ковтун и пошел к двери. Кухонный гонец почему-то не оставил велосипед внизу, а загнал его в чистый тамбур.

– Вы что творите?! – возмутился Слава.

– Принимай заказ, – ответил посыльный и грязным копытом шагнул в прихожую. Там он поставил на пол саквояж с едой и начал снимать фирменную куртку.

– А раздеваться зачем? – удивленно заметил Ковтун.

– Я что дома в куртке буду? – парировал незнакомец.

– Но это мой дом, – недоумевал Слава.

– Пока твой, а там время покажет, – прибывший уверенно смотрел в глаза и напоминал кого–то из знакомых.

«Может это с Первого канала прикалываются?» – мелькнуло в голове у Ковтуна. На передачу «Время покажет» он хотел попасть уже давно, но как-то не складывалось. Однако, перед ним стоял не Артем Шейнин и тем более не Екатерина Стриженова.

– Грентли Адамс, почетный гражданин Барбадоса, – наконец-то представился ряженый.

Ковтун сразу вспомнил историю в поезде «Киев-Москва». В Конотопе этого иностранца вызвали для досмотра, и больше в купе он не вернулся. Слава заметил, что попутчик оставил на своей полке зажигалку и подобрал ее, чтобы та не пропала. Спасительная мысль, что визитер всего лишь пришел за своим добром, была развеяна Адамсом на корню.

– Принимай, Слава, постояльца, – сказал барбадосец и снял грязные кроссовки.

– Да у меня и кровать только одна, – еле вымолвил Ковтун.

– У тебя хоромы, конечно, не как в Геленджике, но тоже вполне сносные, – повел рукой прибывший.

Ковтун оглянулся. Его уютная комната с балконом была на месте, но в одной из стен возникла высокая темная дверь.

– Вещь мою давай, – строго сказал Адамс.

Слава метнулся к письменному столу и выхватил из ящика лакированную зажигалку. Барбадосец щелкнул рычажком и начал выписывать в воздухе какие-то знаки. В комнате повеяло дымком, углы заволокло серым туманом. Дверь вела себя как живая: сначала потрескивала и вздыхала, а потом распахнулась. Черный прямоугольник дохнул запахами свежего хлеба и мяса, солеными брызгами и переливчатым смехом.

– А твоя еде в коробке в коридоре, – напомнил Адамс, шагая в проем. Дверь тотчас захлопнулась, а потом и вовсе исчезла. На стене, в которую зашел постоялец, оказалась рамка с фотографией. На ней был памятник коренастому мужчине в костюме. На пьедестале значились даты жизни 1898–1971 и надпись «Национальный герой Барбадоса».

В свои пятьдесят три года политолог повидал немало, но это было что–то из ряда вон… Хотя, если поразмыслить, ничег плохого пока не случилось. Пришел человек, принес заказанную еду, забрал свою вещь и удалился. Слава вышел в коридор – фирменная коробка «Кухня на районе» была на месте, а в ней вполне сносный на вид ужин. Опустошенную тару Ковтун выставил на балкон, понимая, что за ней могут вернуться.

Заснул Слава легко, утром встал как огурчик. Фото со стены никуда не исчезло, коробка тоже была на месте. Он решил не менять распорядок и пошел во двор на тренажеры, потом  в магазин. А еду на дом пока решил не заказывать – мало ли кто еще приедет… Шел обратно, а навстречу соседка.

– Лилия Исаевна, это не мой велосипед, – начал оправдываться Слава.

– Какой велосипед, где велосипед? – удивилась пенсионерка.

– Да в тамбуре нашем, – опустил глаза Ковтун.

– Ничего там нет, я только что пол мыла, – и пошла дальше.

Слава вбежал в подъезд – велосипед стоял на прежнем месте. Ну и пусть стоит, если его никто не видит: убытков нет, одна прибыль.

И жизнь потекла по-прежнему. Ковтун сидел за компьютером, изучал материалы для политических дебатов, заготавливал хлесткие фразы, смотрел выступления других политологов и политиков. Отмечал удачные словечки и жесты, даже кое-что пытался копировать.

Слава любил читать, спасибо маме учительнице. Но уже не помнил, когда держал в руках живую книгу. Зачем они, если все есть в интернете. После ничейной бабушки в квартире осталась небольшая библиотека. На первый взгляд, ничего ценного. Ковтун думал сдать все в макулатуру, но постоянно откладывал – не хотелось тащить тяжелые стопки.

В один из вечеров Слава решил осмотреть наследство. Среди забытых советских писателей нашел томик Ленина в потрепанном переплете. На титульном листе стояла печать Ленинской библиотеки. «Неужели бабушка вынесла книгу под одеждой? Или она там работала?» – усмехнулся Ковтун.

Незаметно он погрузился в чтение и долго не мог оторваться. Слог, конечно, заковыристый, но мысли дельные. В книге обнаружились пометки: с одними Ковтун соглашался, с другими можно было поспорить. Некоторые высказывания он помнил, но не думал, что они ленинские.

В тот день Слава лег поздно и ночью ему снилось детство. Как в пионеры принимали на площади Ленинского комсомола… Как он переживал, когда случайно прожег галстук утюгом… С утра пораньше Ковтун опять засел за чтение. Пометок на полях становилось все больше, местами к ним присоединялись другие, сделанные беглым неразборчивым почерком. «Да тут и воспоминания есть», – понял Слава.

Из этих пометок рождался неизвестный доселе образ вождя. Оказывается, Ильич был эффективным тайм-менеджером! Ненавидел опоздания, даже лишал за них дневного заработка. За прогул объявлял строгий выговор с публикацией в печати. Не терпел бюрократию и на доклады отводил не более десяти минут.

Ни чужды были Ленину смешные словечки, вроде «хорошо сказанулось». Это Слава решил употребить к месту как цитату. Ее, наверное, и сам Соловьев не знает. А здорово было бы увидеть Ленина на современном полит-ринге, как бы он всех уделал! И своим однопартийцам бы спуску не дал… «Если говорить по совести, наш человек был, – думал Ковтун. – Надо сходить в Мавзолей, пока он еще там».

 

Владимир Второй

 

Он радеет о стране –

Знайте это, люди,

И поэтому в цене

Однозначно будет.

 

Уже давно Владимир Вольфович сравнивал себя с Владимиром Ильичом. Человеку стороннему мысли эти показались бы крамольными. Где Вольфыч, а где Ильич! Один – пролетарский вождь, другой – всего-то лидер одной из партий.

Но это с какой стороны посмотреть. Времена, как известно, меняются… Дело вождя забуксовало в истории, теперь остатки сторонников с трудом набирают голоса для прохода в Думу. Самого Ильича после смерти земле не предали, а выставили на всеобщее обозрение. Говорили, что для поклонения, но с годами оно переросло в досужее любопытство. Во время парадов усыпальницу попирали ноги – сначала соратников, а потом и вовсе чуждых Ильичу людей. И где здесь уважение?

Володя Жиринский бывал в Мавзолее еще в студенчестве: в 65-ом, когда учился на востоковеда, и в 77-ом когда заканчивал вечерний юрфак. В те годы цензура вычищала из биографии Леина все лишнее, оставляя одну лучезарность. Для усиления эффекта профиль вождя разместили на купюрах. Так Ильич приносил радость в дом с каждой получкой. Но ценили его все же не за это.

Народ хотел верить в непогрешимость отца-основателя и любить его по сыновьи. Ведь если у истоков стоял такой человек, значит и страна выдюжит. Нужно только жить по ленински, по совести. Живой Ильич вдохновлял в революционные годы, вечно живой – во все последующие. Можно было разоблачать Сталина и Хрущева, смеяться над Брежневым, проклинать Горбачева и Ельцина…, но Ленина народ в обиду не давал.

Вольфыч не любил коммунистов, возможно из-за своего происхождения. Его дед, Ицек Айзик, имел на Украине свою мебельную фабрику. Дело процветало, а продукция шла в Западную Европу. Поэтому сын Ицека, Вольф, смог получить образование в Гренобле. И был он не юристом, а экономистом и агрономом.

Все изменилось после присоединения Западной Украины к УССР. Вольфа выслали в Казахстан, где он женился и родил сына Владимира. Но уже через пару месяцев был депортирован в Польшу, откуда в 49-ом уехал в Израиль. Со своим сыном не виделся и через много лет нелепо погиб под колесами автобуса.

Володя взял фамилию отчима не только из-за ее звучности, но и от обиды. С детства он не раз ощущал себя беззащитным изгоем. От того и старался хорошо учиться – знал, что надеяться не на кого. Отчим отца заменить не сумел, а сам отец был далеко.

При советской власти некоторым идейным товарищам родителей заменяла партия. Но юность Жиринского пришлась на годы оттепели, когда стало понятно, что КПСС – не родственник, а возможно, и не рулевой. Потому как порой заруливает туда, откуда пути назад не предвидится.

Володя Жиринский в коммунизм не верил, но ленинскую тактику борьбы изучал. Что сделал Ильич для победы своей идеи? – Возглавил партию большевиков. А ведь было ему тогда уже 47 лет. И впереди ждала всего-то пятилетка активной жизни, а потом два года тяжелой болезни.

Жиринский организовал свою партию раньше Ленина – в 43 года. Сейчас ему семьдесят пять: и партия жива, и сам еще в силе. Владимир-Основатель стал легендой, Владимир Второй в легенды пока не торопился. Хотелось побыть ему на самом верху, но место это было прочно занято Владимиром Верховным.

Сколько раз ни выдвигал себя Вольфыч в президенты, всегда что-то мешало. То голоса не так считали, то создавали в стране ситуацию, когда народ хотел твердой руки. А разве он не твердая рука? Поклонник Столыпина, сторонник монархии и многоженства…

У самого, правда, жена одна, но внебрачные дети имеются. Достойные отпрыски, что сын, что дочь. Да и старший Игорь от жены Галины не раз помогал отцу на партийном поприще. Кровные узы – они прочней партийных будут. Все на крови держится и ею смывается. Кто много крови пролил – того и боятся больше, и любят беззаветнее. Как Ильича.

После снятия грифа секретности Вольфыч постарался узнать о Ленине все. Каких только вымыслов не начитался! От тайного родства Ульяновых с Романовыми до хождения его призрака по Кремлю. Особенно интересными были документы об увековечивании тела вождя. Оказалось, что идея эта вынашивалась соратниками еще при жизни Ильича. Крупская и Ворошилов были против, но кого интересовало их мнение?

Тело забальзамировал Борис Збарский и сделал это столь искусно, что обзавидовались египетские фараоны. Архитектором Мавзолея стал Алексей Щусев, строящий на века. Дальше началось удивительное: все прочие щусевские постройки стояли крепко, а Мавзолей приходилось постоянно ремонтировать.

От порчи не спасала ни гранитная обшивка, ни хорошая вентиляция. Какие-то неведомые силы за пару-тройку лет вновь разрушали усыпальницу. Были это подземные реки, или темная энергетика кремлевского колумбария – оставалось загадкой. Сам же Ильич внешне казался таким, каким был раньше.

В своей выборной стратегии Владимир Жиринский все чаще обращался к ленинскому опыту, но ни с кем этими мыслями не делился. Хватило и того, что когда-то его партия поддержала ГКЧП!

Ленин хотел разжечь пожар мировой революции, но тогда этого не получилось. В реалиях ХХI века неплохо было использовать сильного мирового лидера. Можно даже и проигравшего, а посему жаждущего реванша. Было бы здорово пустить его потенциал на партийные нужды. Да еще и так, чтобы он сам этого захотел и взамен ничего не потребовал.

Именно такой лидер нарисовался за океаном в январе 21-го года. Президент Драмп был симпатичен Вольфычу и как политик, и как человек. Жиринский видел его живьем еще в 2013 году, когда Дональд приезжал в Москву на конкурс «Мисс Вселенная».

Предприниматель, шоумен, «Человек года», реальный государственник… Давал работу, высылал мигрантов, возвращал домой своих парней, сыпал щедрыми обещаниями. Выполнить успел не все – Жиринский считал, что этого не позволили Бильдерберги.

Ради общих целей Бильдеры и Берги отодвигали в сторону разногласия и объединялись. Подставили Дрампа со штурмом Капитолия, пригрозили импичментом и втянули в суды по поводу выборов.

И он клюнул – поверил, что фемида разберется с фальшивыми голосами и забракует их. «Эх, Дональд, не на тех ты поставил, будто не знал, что зять твой – один из Бергов. Опоздал с чрезвычайным положением, вот и остался не у дел», – сокрушался Вольфыч.

Все последующие шаги (отсутствие Дрампа на инаугурации и отказ передать ядерный чемоданчик) никого не испугали. Склерозник Джо путался даже в своих родственниках, поэтому на отсутствие Дональда внимания не обратил. А чемоданчик продублировали – тот, что остался у Дрампа, уже ничем не управлял.

«Дональд ушел, но обещал вернуться, – думал Вольфыч. – Сейчас он лицо неофициальное, и в этом свой плюс». Жиринский знал, что Драмп давно хотел выстроить в Москве исполинскую башню – Драмп-Тауэр. «Что бы сделал в такой ситуации Ильич? – спрашивал себя Вольфыч, и ответ напрашивался сам собой. – Пошел бы на временный союз для достижения партийных целей».

В XX веке борцы с монархией искали тайных спонсоров в Германии. В XXI – Германия сама нуждалась в помощи: ей бы с мигрантами разобраться, да к трубопроводу скорее подключиться. За океаном тем временем сложились предпосылки раскола, и главный боевой слон остался не у дел. «А мы ему тут дело и предложим, – загорелся Вольфыч. – Заманим материалами по хохляцким делам Байдена и площадку для башни дадим».

Жиринский привык действовать быстро – решил, значит сделал. Но в этом вопросе нельзя было рубить сплеча. Вольфыч знал, что против Дональда ополчились и Биргеры, и Берги, а ссориться с ними не хотелось. Иногда Жиринский высказывался о вольных каменщиках, но одно дело говорить, другое – идти против их планов. А планов этих было громадье, и многие уже не скрывались.

Народы тестировались на покорность, правители на лояльность, духовные лидеры  на толерантность, и все – на живучесть. Случилось так, что и развитые государства, и страны третьего мира приняли правила игры в пандемию. Кое кто для вида посопротивлялся, но потом тоже влился в стройные ряды добропорядочных граждан. Почти все понимали, что история с вирусом вторична – главное новый мировой порядок.

И все же боялись и самого вируса. Вел он себя нетипично: заражал то пожилых, то молодежь; то белых, то цветных. В партии Жиринского переболели многие, но летальных случаев почти не было. Вольфыч даже шутил, что к нему идут только сильные духом, которым зараза нипочем. А сам понимал, что, если бы COVID не было, Бильдербергам следовало его создать.

Думал Вольфыч и о том, что как вести себя, если вольные каменщики обратятся к нему с предложением сотрудничества. Неявные попытки наладить контакт периодически случались, но каждый раз прямого ответа удавалось избежать. Приглашение в гости Дрампа было делом рискованным, но при этом слишком заманчивым, чтобы не попробовать.

План Жиринский разработал сам, а к исполнению подключил только проверенных соратников. Он почти не сомневался, что бывший президент примет его предложение. Так и получилось: прибытие делегации американских бизнесменов ожидалось на конец апреля. Дональд хотел увидеть Москву весеннюю, так и написал: MOSKVA PERVOMAJSKAJA.

«Мы еще к Ильичу сходим, пока он на месте», – с радостью подумал Вольфыч. Раньше он был за погребение Ленина и даже ругал коммунистов, что те не отпускают вождя на покой. Но после того, как в дело ретиво вступил Гера со своим вездесущим Сберкомом, расставаться с Ильичом почему-то стало жалко.

 

Из жизни динозавров

 

Первобытные созданья,

Отголоски давних лет.

У истоков мирозданья

Вы оставили свой след.

 

Птерозух был приписан к Дарвиновскому музею и лежал на брусчатке в начале звериной тропы. Имел он острую мордочку, гладкие бока и длинный хвост. Глазки ящера смотрели на мир с любопытством, при этом левый глядел радостно, а правый – с легкой грустью. От кончика носа до кончика хвоста было в динозаврике не более двух метров. На табличке рядом значилось, что это хищный завр по имени прионозух. Однако, гроза первобытных вод не доводился Птерозуху даже дальним родственником.

Динозавров создавали на заре земной жизни. Именно на них творцы-подмастерья тренировались делать зверье. У одного ученика получалось лучше, у другого – хуже. Все проверялось естественным отбором и ходом эволюции. Пока не планете было мало тверди, населяли воды. Как Мировой океан отступать начал, приступили к тварям сухопутным, а там и до крылатых созданий дело дошло.

Таким летающим и должен был стать Птерозух. В своем имени он любил начальные буквы, которые роднили его с птеродактилями. Но все сходство буквами и ограничилось. Поленился подмастерье или не догадался, как поднять крокодила в воздух – теперь было неведомо. Крыльев не случилось, но мечта о них осталась в памяти ящера.

А ученые что? Они имена дают по внешнему виду: похож на крокодила, значит прионозух. Ну и что, что тот был длиной девять метров – этот просто еще не вырос. Ну и что, что у того зубы как пилы – может и у этого такие, просто он пасть закрыл.

Разместили Птерозуха между мамонтенком Димой и кистеперой рыбой: лежи, радуйся. И тот радовался как мог. Тем более, что на него всегда гурьбой налетали дети. Взобраться на крокодильчика было легко и сидеть удобно. На мамонтенка Диму залезать было нельзя – он шатался. А на тираннозавра страшно из-за разинутой пасти. Кистеперая рыба никого не интересовала – мелковата была на фоне прочих тварей.

Когда спускались сумерки, у зверья начиналась своя жизнь. Охранник музея о ней догадывался и предусмотрительно уходил с территории в помещение. Даже курил внутри, хоть это и запрещено было. Не хотелось ему, чтобы из-за куста можжевельника на него прыгнул пещерный лев, который и днем-то смотрел кровожадно. Так что динозавры оставались предоставленными сами себе, и многие из них покидали территорию.

Тираннозавр Борис шел на Вавилова смотреть в окна, он спокойно доставал до второго этажа. Пасть держал закрытой, чтобы необходимости деревом прикинуться. Кистеперая рыба наловчилась скользить по трамвайным путям. Однажды даже до метро «Университет» добралась. Когда звонил запоздалый вагон, она между рельсов затаивалась и пережидала.

У Птерозуха свое дело было: он рыл ход и очень в этом преуспел. Все знают, что у любого города под асфальтом двойник есть. В нем трубы, кабели, подземные речки и стоки. Много лет назад Птерозух понял, что летать ему не суждено. Но ползать же не возбраняется? Тем более, что четыре лапы есть в помощь.

Передвигаться как кистеперая рыба крокодильчик не хотел. Чужая колея, тем более трамвайная, ему претила. Хорошо, что брусчаткой Дарвиновского музея оказалась мягкая земля. Порой попадались пустоты и даже карстовые пещеры. Как только на них высотки строят?! Вскорости Птерозух добрался до подземных речек, и тут началось настоящее раздолье.

Правда, первое время динозаврик далеко не отплывал – опасался, что к утру вернуться не успеет. На кого тогда дети залезать будут? Да и охраннику попадет, что не досмотрел экспонаты. Поэтому передвигался крокодильчик, равняясь на звон 39-го трамвая, который до Чистых прудов следует. А еще заявлял, что чужой колеи ему не надо! Только это все же не колея была, а ориентир.

Один раз добрался он до самой Москвы-реки. Вот было здорово! Высунул нос из трубы – никого. Только речной трамвайчик вдали пыхтит. Плюхнулся вводу и ловко загребать стал. Испуганные утки на миг подумали, что они не в столице, а в Африке на зимовке. Потом правда поняли, что дело в климатических аномалиях. Со временем пернатые к Птерозуху привыкли. Иногда садились на спину как пассажиры и поклевывали: «Рули направо, ящер!». Так крокодил стал на реке почти своим.

Полюбил он плавать вдоль кремлевских стен, а однажды занырнул в большую трубу, что под водой торчала. И оказался прямо под Кремлем. А там чего только нет: глубокие колодцы, тоннели и раскопки археологов! Правда, сильно они не углублялись – до Пермского периода еще копать и копать было…

Птерозуха интересовали не только подземелья, но и то, что поверхности. Он различал шум машин, звук шагов, а иногда даже и голоса. Под Кремлем живности было мало: крыс отпугивали ультразвуком, а от диггеров ставили решетки. Но динозавр разведал большое вентиляционное отверстие, через которое виднелась красивая мраморная комната.

По ней кругами ходил человек. Был он лысым и коренастым, одет в брюки, рубашку и жилет. Дойдя до стены, вставал на носки и покачивался. Потом резко разворачивался и шел в другую сторону. И хоть вел себя бодро, Птерозух сразу понял, что на сердце у него тяжесть. Человек разговаривал сам с собой и речь была заковыристой. Часто повторял надо вникнуть, спорил с каким-то Феликсом, журил Надюшу, ругал Давидовича.

Птерозух привык к лысому и теперь навещал его каждую ночь. Однажды даже просунул любопытный нос сквозь решетку:

– Вот ты и попался, брат, – щелкнул его по носу лысый, – Я ведь тебя давно приметил, залезай! И он отодвинул решетку.

Птерозух несмело двинулся внутрь.

– Не робей, ящер, – подбодрил незнакомец. – Пообщаемся напоследок, а то ведь меня скоро закопают.

Птерозух только глазами захлопал, а человек продолжал:

– С одной стороны, хорошо это – успокоение наконец-то найду. А с другой… война ведь после похорон начнется. Это мне еще при жизни старец сказал. Грехов на мне много: попов не жаловал, не хотел, чтобы они голову народу дурили. Верил в разум, а Бога – побоку…

В это время за дверями комнаты раздался шум – это смотритель пришел убирать помещение. Лысый толкнул Птерозуха назад в проем, и что было дальше динозавр уже не видел. Возвращался в печали… Но как вынырнул из трубы в Москва-реку, так грусть мигом и смыло. Это студеная вода взбодрила: «утро вечера мудренее!»

На утро в музее был выходной, и Птерозух тихо дремал на солнышке. Во сне сквозь розовый туман он видел себя настоящего. Пусть не летающего, но бойко плавающего и ползающего. Были в его дремах и другие динозавры, даже кистеперой рыбе места хватало. Проснулся ящер от похлопывания по боку:

– А я не знал, что ты соня, – сказал высокий мужчина. – Пришло время гулять по делу, а не болтаться без толку.

Птерозух сперва заробел, но потом понял, что пугаться нечего. Что с него взять: сделан из твердого материала, бока и нос отполированы руками и ногами детей. Хотя забояться было можно, так как перед ним стоял человек не простой, а может, и не человек вовсе. Тем временем незнакомец продолжал:

– Даю тебе поручение: завтра еще затемно плыви туда, где ты уже бывал. Двинешься не один, а с моим доверенным лицом. Он у вас на районе живет, мимо тебя к метро ходит. Заберете лысого из той камеры, и с ним назад. Понял?

Птерозух согласно заморгал. Он был рад такому хорошему заданию.

– Ну бывай, ящер. – Увидимся. – Сказал мужчина и быстрым шагом пошел к метро.

Но зря радовался Птерозух и рано успокоился Ариман. Он ведь как заделался по паспорту Грентли Адамсом, так проблем невпроворот заимел. Бильдерберги за своего считать начали, а он видал их в белых тапочках вместе с их основателем.

Ариман уже давно чувствовал слежку. И стояла за той слежкой не грозная контора из трех букв, а кое-кто посерьезней из миров инфернальных. И серьезные эти имели в городе подручных: рисковых человеков, подписавшихся на жизнь вечную. А посему действующих быстро и безжалостно.

Для дела нужно было им убрать концы в землю не позднее 22 апреля, а желательно именно в это число. Так в их книгах древних заповедано было. Так что Высокая Комиссия по захоронению Ильича создана была мгновенно и сразу приступила к обязанностям.

Поймет ли Слава, куда ему с Птерозухом добраться надо?

Вынесет ли Птерозух на себе двоих?

Успеют ли? Ведь весь город перед майскими перекопан! Мэр новую брусчатку кладет, куда же без нее?

Опоздают, как есть опоздают… Прощай, Ильич!

Крокодилы не летают

 

Все ползут, и ты ползи

Ради корки хлеба

И не вздумай по пути

Вверх глядеть на небо.

 

Кто сказал, что Птерозух не выдержит двоих?
Ильич собрался быстро. Чего ему собираться – только подпоясаться. А Слава был готов еще с пионерских лет. Ноутбук за спиной, партбилет (тьфу, портмоне) за пазухой. Ленин сел ближе к голове Птерозуха, Ковтун за ним – для подстраховки. За дверями усыпальницы уже слышались шаги Высокой Комиссии – захоронение неотвратимо надвигалось.

– Кепку, кепку забыл, – всполошился Ильич.

– Да что Вы, ее там и не было, – успокаивал Слава.

Оба оглянулись: на месте бывшего упокоения лежали костюм и ботинки. А на Ленине оказалась серая холщовая блуза и рабочие штаны.

– Это я так в Разливе ходил, оно удобнее. А костюм был мне не по размеру. Давно мечтал скинуть, – хохотнул вождь.

Птерозух нырнул в подземелье. Своды низкими были, но Слава с Ильичом роста небольшого – пригнулись и проскочили. Дальше по Неглинке подземной поплыли: вода студеная, ноги поджимали.

– До Москвы-реки недалеко, а там катеров много, прорвемся, – думал Ковтун.

Вот уже плеск волн слышен, и серое небо впереди видно…

И вдруг – решетки на выходе! Поняли, что заблудились в подземных лабиринтах. Повернули назад, беспомощно тыкаясь в стены и в закрытые колодцы.

– Пропали… – понял Слава. Но Ильич не сробел и принял руководство на себя:

– Плыви прямо, ящер, – скомандовал Птерозуху. – Мы пойдем другим путем…

Скоро в очередном тупике беглецы увидели большую железную дверь.

– Товарищ Ленин, она же закрыта! – вскричал Ковтун. Но Ленин не тушевался:

– Огоньку не найдется, товарищ Вячеслав? – и хитро взглянул в глаза.

– Я же бросил, – Слава захлопал по карманам, и в одном что-то звякнуло. Ковтун вынул черную лакированную зажигалку и подал Ильичу. Тот щелкнул рычажком: пламя осветило замшелые своды и ржавые дверные петли.

– «Смело товарищи в ногу» помнишь? – спросил Ленин. – Ты пой, а я открывать буду. Тут ход на кремлевскую стену, еще от Николаши остался.

Никогда еще Слава не пел с такой страстью. Ильич в это время пламенем рисовал в воздухе пятиконечную звезду. И дверь открылась, а за ней высокие ступени наверх. Мешкать нельзя, на поиски беглецов брошены лучшие силы…

– Спасибо, Птерозух, прощай! – прослезился Ковтун. Динозавру пора было возвращаться, а у людей испытания продолжались.

– Мы и с тобой, Слава, скоро распрощаемся, – промолвил Ильич.

– Как? Почему? – испугался Вячеслав.

– Потому, Слава, что хоть и поднимемся мы на стену, деваться нам оттуда некуда. Все службы уже на ноги подняты. Ты, может быть, как-то и проскользнешь. А меня узнают в любой одежде. Я ведь мечтал хоть на миг на белый свет взглянуть… Теперь точно под землю затолкают.

– Ты куда, Птерозух? – крикнул Слава. А ящер в это время в дверь проскользнул и вверх по ступенькам помчался, только лапы замелькали. Беглецы кинулись за ним, сбивая ноги о камни…

И вот темнота расступилась, и в глаза им ударило апрельское солнце. Часы на Спасской башне показывали без пяти двенадцать. Внутри Кремля было заметно большое движение. Люди в форме и в штатском суетились, выполняя команды.

Под ногами беглецов раскинулась Москва…

– Ну, Слава, уважил! – обнял Ковтуна Ильич. Теперь и умереть не жалко… – В глазах у вождя блестели слезы.

Тем временем снизу их заметили.

– Их двое, – передавал по рации полковник. – Да, гражданин Ульянов вместе с иностранным гражданином Ковтуном. Почему сняли наблюдение с Ковтуна? Так он ничего такого не делал… Слушаюсь, товарищ генерал!

К стене направилась пожарная машина с длинной лестницей. Человек внизу достал громкоговоритель:

– Товарищ Ленин и гражданин Ковтун! Соблюдайте спокойствие и будьте готовы к эвакуации.

– Ну, давай прощаться, Слава, – сказал Ильич… Снизу по рации раздавалось:

– Товарищ генерал, с ними еще крокодил какой-то… Есть, ликвидировать рептилию! – отрапортовал полковник и закричал в громкоговоритель:

– Ульянов и Ковтун, отойдите от ящера, будем вести огонь на поражение.

Но Птерозух сам отодвинулся в сторону – не хотел, чтобы из-за него люди пострадали.

– А это видел? – сложил фигуру из трех пальцев Ильич. – Большевики своих не бросают!

Вместе со Славой они запрыгнули на Птерозуха и приготовились к худшему. Часы начали отбивать двенадцать. Снизу к беглецам неумолимо приближалась лестница. Терять было нечего.

– А погибать, так с музыкой… – подумали все разом, и крокодил оттолкнулся от стены, только лапы сверкнули. Внизу все замерло и даже часы на секунду замешкались:

– Прощайте, товарищи!

Кто сказал, что Птерозух не выдержит двоих?

Кто сказал, что крокодилы не летают?

Сиганули с башни, поймали воздушные потоки и заливисто засмеялись. Внизу Высокая Комиссия рты раскрыла – спустились пониже, круг почета дали. Дальше на Университет курс держали, шпиль облетели. Потом к Дарвиновскому музею:

– Прощайте, динозавры, – все, кроме кистеперой рыбы, головы подняли и лапами замахали. А кистеперая голову поднимать не умела. Но ей потом объяснили, кто это пролетал.

Дальше за город их ветер понес. Мимо поместий больших людей проследовали: Герман Преф как раз на лужайке фитнесом занимался. Очки перед занятиями снял, поэтому ничего особенно не разглядел. Как облако какое-то пролетело, а из облака лапы торчат. Куда только Сберком смотрит! Когда окуляры надел – их только и след простыл.

Анатолий Шубайс летунов заметил, но не испугался, а только чуть-чуть удивился. В отличие от Геры Префа, жил он дольше и видел больше. А в шестой, бильдербегской, жизни вообще много чего повидал. Так что Рыжий Лис подумал:

– Если это барбадосский проверяющий отчалил, то и отлично…

А Птерозух дальше летел: под ним человейники новой Москвы, потом сады и огороды, перелески и поляны. На одной из спецполян Вольфыч с Дрампом в гольф играли. Но воздухоплавателей заметили:

– Это есть MOSKVA PERVOMAJSKAJA? – обрадовался гость. – Это есть парад мира и труда?

– Учись, как надо воздухоплавание развивать, – не растерялся Жиринский.

– А кто там есть с зелеными лапами? – недоумевал Драмп.

– Из соглашения по климату вышел, теперь и крокодила не узнаешь? – парировал Вольфыч. А сам пытался разглядеть лица людей на крокодиле. – С одним вроде виделся на политдебатах. А вот кто другой, до боли знакомый? И почему оба лысые?

– Пусть они приземлятся! – кричал Дональд. – Я хочу сделать селфи!

Невдомек ему было, что если кто взлетел, то посадить его будет нелегко. Только сбить ракетой – и то ещё попасть надо.

– Пойдем, Дональд, выпьем, – мрачно сказал Вольфыч. Он с болью ощутил, что жизнь только что пронеслась мимо.

А Ленин со Славой уже над Тулой в это время летели. Ильич только успевал вокруг смотреть: широка страна, раздольны поля, могучи реки, густы леса…

– Может в Симбирск Ваш махнем? Он сейчас Ульяновск, – предложил Ковтун.

– Нет, Вячеслав, – полетим мы не ко мне, а к тебе.

– Неужели опять на метро Университет? – удивился Ковтун.

– Быстро же ты забыл родину, Слава… Полетим мы в стольный град Киев. Я руку приложил, чтобы страна твоя на свет родилась. Хочу посмотреть, что из этого получилось…

И двинулись они на запад, ведь дозаправка Птерозуху не требовалась.

Когда пролетали над Конотопом, внизу вагоны Киев-Москва увидели:

– Вот врут, что поезда не ходят! А я выехать не мог, – возмутился Ковтун.

Но поезд этот никуда не шел, а стоял в тупике. Грустный таможенник докуривал сигарету, когда над ним на бреющем полете проследовал крокодил.

– Обнаглели совсем, – возмутился погранец. – То по кустам через границу шастали, а теперь по воздуху скотину переправляют! — И ринулся в каптерку за сигнальной ракетницей.

А Птерозух все летел и летел вслед заходящему солнцу…

Послесловие

Интересная жизнь у нас на районе. Кого только не увидишь! Выйдешь на площадку – а там Слава Ковтун на тренажерах подтягивается. Пойдешь в магазин – а на пути динозавры стоят (кистеперая рыба лежит). Только нет среди них веселого крокодильчика, одна табличка осталась: «Прионозух пермский. Вывезен на реставрацию».

Назад возвращаешься – в подъезде велосипед мешается. Это привет от «Кухни на районе». Хорошо, что соседка Лилия Исаевна его не видит, а то было бы крику, что тамбур захламляют.

А вечером в окно Борис заглядывает (не ревнуй, это тираннозавр). Я же говорила, что он до второго этажа дотягивается.

Из бывшей квартиры ничейной бабушки часто раздаются оперные арии. Лилия Исаевна считает, что это Ковтун в ванной комнате специально для нее поет.

А порой растекаются по подъезду пряные запахи и прочие нездешние ароматы. Но их Лилия Исаевна пока не чует – ковидом недавно переболела…

Здоровья ей и тебе, дорогой читатель! Жизнь продолжается – может, и Другие сказки будут…