Старые сказки пандемии

 

Ирина Долинина

Старые сказки пандемии

Чего только на Земле не случается. И каждый раз кажется, что живем в последние времена. Перестройку выдержали, дефолт пережили, бандитский капитализм очеловечили. А сытые года посчитали наградой за пережитое. Думали, теперь всегда нормально будет, а может быть даже и хорошо.

А тут он – господин в «короне». А ведь был совсем не господином, а низшим существом вирусной породы, только летучим мышам и прочим гадам страшный. Как перепрыгнул в царство человечье, от какой съеденной мыши, да и от мыши ли?

Раньше просто жизнь была, а теперь – жизнь в условиях карантина. Так что же получается – теперь вирус нами управляет? Это как повернуть – если бояться, то да. А если думать – то нет. Нам эпидемия глаза застила. А ведь бывали и будут другие истории: то явные, то скрытые, то очевидные, то невероятные.

.

Та, кто любит –

Тем, кто знает,

И, теряя,

Обретает.

Та, кто помнит –

Тем, кто верит,

И мечтами

Время мерит.

 

 

Давным-давно

Давным-давно, может сто, а может двести миллионов лет тому назад Великий Могучий обозревал Землю, на которой случилось послужить ему работником. Она уже давно не была безвидной и пустой: океан отступил, берега зазеленели, по суше побежали клыкастые, по воздуху полетели зубастые, в воде остались чешуйчатые.

Приятно было Могучему, что его старания к сему приложены. Правда Творцу его работа не понравилась. Отправил он подручных Великого на дообучение в иные миры. Его же самого пока поставил при месте и просветил малым знанием. Ведал теперь Могучий, что будут и Адам с Евой, и Каин с Авелем, и Ной с Потопом. В смутной дали виделись ему песочные пирамиды и сияющие храмы, костры из книг и грибы взрывов, стальные птицы и умные машины.

Опасался, что из всего этого мало будут ему доверено. С динозаврами ведь действительно оплошал: уродливы, свирепы и малоумные. Не знал Могучий, сколько времени отпущено ему на Земле. Хотелось оставить здесь зацепку – такую, чтобы на века. И если не для себя самого, то для своих подручных. Из них более всего уповал на Аримана – самого земного из всех. Не известно, куда история повернет, а у него рычаг останется. И рычаг это должен быть надежным.

Надежных Великий выбрал из своих подопечных – жабу квакучую, да мышь летучую. Это зверье должно выжить. Жаба и к воде, и к суше приспособлена, икры много мечет. Летучая рожает одно мышонка, зато держит при себе и молоком кормит. Летает, опять же, под покровом ночи. Жаба – ключ к возврату на Землю, мышь – хранитель рычага.

Как решил Великий Могучий, так и сделал. И подошла к нему живность, и склонилась. Была она бездушна и бессловесна. Как раз то, что нужно.

                                                                   

Жаба

Жаба плюхнулась в болото,

     Жаба впрыгнула на сушу.

Ты зачем, признайся, жаба,

Иссушаешь наши души?

Ариман возвращался на Землю. Бирюзовый, покрытый серебристыми пятнами шар, стремительно приближался. Пятна превращались в пересеченные темными прожилками фигуры. Бирюза мощными потоками оглаживала континенты, слизывала кромки бухт, сжимала в объятиях острова.

Ариман засиделся в Иномирье. Теории там много, а практики – никакой. Связи с Великим Могучим не полагалось свыше. Но указания по приземлению были даны еще в те до-потопные времена. Показали тогда ему животину пучеглазую и крикучую и сказали, что будет она по всей Земле жить. Звать ее жабой, и она его пропуск в мир.

К словесным указаниям полагалась инструкция. А в ней сказано, что приземлиться нужно в одной из точек Большого Бардака. Известно, что Б.Б. организуют местные смотрители. Получалось, что и за ними наблюдать придется. Ариман с грустью оглянулся: далеко в небе краснела Кальб-аль-Акраб, неистовая звезда, сердце Скорпиона. Так бывает, что хочется в одно место, а направляют в другое.

Ближайшая точка Б.Б. падала на координаты: 50.27 с.ш. и 30.31 в.д. Ариман слился с шипящим метеорным потоком и понесся еще быстрее. Метеоры сгорали в секунды и он еле успевал перепрыгивать с одного на другой. «Эдак можно и вовсе не долететь», — пронеслось в голове.

Было на Земле 22.04.2020 года. Сквозь проплывающие внизу облака Ариман увидел полноводную реку, крутой обрыв и медного истукана. Пучеглазая скульптура жабы, не мигая, смотрела в лицо.

Мыкола Жабчик не был в столице давно. В прошлый раз поехал за компанию: хлопцы решили пидробыты, и он с ними. Тогда ему 14 стукнуло. Был как сын полка. Все видел, все слышал, дома взахлеб рассказывал. Так впечатлился, что грошей брать не хотел – гиднисть дороже. Спасибо куму – взял его долю, потом матери отдал.

Теперь Мыколе 20 и он приехал шукать работу. И опять надежда на кума. Имел тот на Кловском спуске квартиру, но бывал там наездами – больше в Польше канителился. Мыкола паспорт себе пока не делал, хотел оглядеться в столице. Кум предупредил, что не время – карантин по вирусу в разгаре. Но на селе в вирусы особо не верили – куда вирусу против нашего сала!

В прошлый раз было Жабчику недосуг. Когда на баррикады тащили с Печерска скамейки, даже Мариинский дворец толком не разглядел. А хлопцы сказали, что в дальнем парке стоит большая медная жаба. Под лапой у нее монета с размером в колесо. На боку прорезь, куда мелочь на счастье кидают и желание загадывают. Очень хотелось Мыколе на нее посмотреть.

В это раз Жабчик приехал вечером. Бросил вещи на Кловском и пошел вверх к Арсенальной. Посмотрел на пушку у метро, выпил газировки в «Чумацком шляхе», оглянулся, поднырнул под карантинную ленту и двинулся в парк. На дорожках ни полиции, ни собачников не было. Из глубины днепровских склонов манили светляки фонарей.

Мыкола обошел стадион «Динамо», миновал узкий мостик, увешанный замками на вечную любовь. Впереди маячила странная башня. На кованой двери табличка: «Музей воды». «Зачинено», — прочитал Жабчик. Обернулся и замер. На пригорке виднелись темные очертания большой фигуры…

Медный истукан опирался на мощные лапы. Бока отдавали красноватым блеском. В раскрытой пасти торчал желтый язык. Полузакрытые глаза равнодушно взирали на Жабчика. Мыколе стало неуютно. Хорошо, что заметил на боку существа прорезь и полез в карман за мелочью. Опустил в медное брюхо, прижался щекой и начал нашептывать желание.

И друг осекся, потому как внутри истукана ворчанье и вздохи какие-то послышались. Отшатнулся Мыкола и видит – во рту монстра человек скрючился! Откуда? Ведь никого там не было!

Ариман не без труда вылез из жабьей пасти. Перед ним маячил испуганный парниша. «Ну, здравствуйте, люди», — подумал новоприбывший, а вслух рявкнул:

— Карантин нарушаем?

— Кто, я?.. А вы? – залепетал тот.

— Ладно, проехали. Где у вас тут гостиница, уважаемый?

— Так они все закрыты на карантин…

Незнакомец огляделся, вынул из кармана какую-то бумагу и поднес к глазам. Пока читал, Жабчик успел его разглядеть. Приличный мужчина не бедного вида, бояться нечего. И неожиданно для себя сказал:

— Пойдемте, пан, до кума, здесь недалеко. Условия нормальные, размещу за 500 гривен.

                                                               

Ариман

Хоть имеет перья галка –

Не собрат нам по перу.

Не встречайтесь ночью с галкой!

Знайте – это не к добру.

Пришли с Мыколой на Кловский, выпили чаю. Жабчик разложил себе раскладушку. Пану предложил хозяйскую кровать. На удивление, захрапел Мыкола быстро. Ариману же сон не требовался – тихо встал и вышел на балкон.

Бывал он во многих странах и городах, но в этом впервые. Прикрыл глаза и распростер руки. Чуткие пальцы дотянулись до окраин. Окунулись в Днепр, погладили верхушки деревьев, щелкнули по носу запоздалого прохожего.

Впечатление оказалось двойственным: вроде бы точка Большого Бардака, но во многих местах руки жгло нещадно. И Ариман знал, что это за места. Вот так, столетьями работаешь, а ОН все тут. Ни прокураторы, ни коммунисты его не берут. Справедливости ради, о коммунистах Ариман до приземления не ведал. Но как попал на место, так сразу обрел знание.

Неожиданностью стала преждевременная инициация Мыши. Расчета, что она будет съедена, не было. Планировалась другая история. Вот вам пресловутый человеческий фактор!

Отмотав время назад, Ариман увидел, как все происходило. Вот Веньян чистит картошку, вот крошит лук. В кастрюле закипает вода, а равнодушные пальцы небрежно подхватывают летучую мышь. И не какую-нибудь, а ту самую! Дальше смотреть было неприятно, да и незачем.

Сканировать всю Землю на предмет эпидемии Ариман не мог и не хотел. Ведь прибыл ненадолго и с вполне конкретным заданием: определись градус Большого Бардака и оценить работу местных смотрителей.

Стал настраиваться на их обнаружение. Начал с мелочевки беспартийной — тех, от которых нет ни вреда, ни пользы: барабашек горных, мавок озерных и прочих. Все были на своих местах, но его глаз не заметили. Разве что барабашка с ближайшей горы слегка дернулся, когда чужой взор проник в его владения. «Шустрый малый, можно к делу пристроить»,- подумал Ариман и продолжил поиск более крупных фигур.

Но их не было. Были «наши люди»: алчные, подлые, жестокие… Это, конечно, неплохо. Но где смотрители? Стал вглядываться внимательнее. Вот сладко спит хозяин жизни – «Ну-ну, анализы сдал, так и смерть обманул?» Вот беспокойно ворочается другой – «Этот поумнее, чует что-то». Похрапывает боров, посвистывает суслик, подвывает гиена. «Ах вы, мои родные», — умиляется Ариман в такт улучшению настроения.

А смотрителей нет, как нет. Неужели на нелегальное перешли? Придется включать план Б, который с артефактами. Но их тоже сначала найти нужно.

Ариман потер покрасневшие глаза, он устал от человеческого облика. Махнул одной рукой – и выросли на месте пальцев черные перья. Шаркнул ногой – и заскребли по полу коготочки. Шагнул с балкона – и полетел птицей над затихшим городом. Прочие пернатые еще спали, только на склонах сова бубнила, да филин на Турухановом острове ухал. Ветер приятно холодил открытый клюв черной галки.

В сторону Лавры Ариман соваться не стал. Хоть и много там артефактов, но недоступных и для его дела бесполезных. Махнул сразу на Лысую гору: Ведьмин Яр на месте, Мертвецкая Роща стоит. Сквозь землю косточки просвечивают – Мордке Богрову принадлежат. Тому, кто Петра-государственника застрелил. А сам артефактом стал. Но кого сейчас голой костью приманишь? Собака, и та отвернется.

Полетел на Батыеву гору: там домов понастроено столько, что и горы не видно! Клады, конечно, есть. Но над одним – фтизиатрия какая-то, над другим – хирургия сердечно-сосудистая, над третьим – высоковольтная вышка. Хлопотно будет с ними.

Полетел за Днепр – но и там ничего особенного. Осталось от сельских знахарей и ворожей по мелочи. Вернулся на Печерск, и тут маякнуло сразу в двух местах. Оба рядом с Кловским. Один в доме над склоном, другой и вовсе на углу Крещатика и Прорезной. Хорошо, что близко. Ими и займемся.

Вернулся Ариман до первых петухов. Надо же, и в столице они горланят, правда на окраинах. Скребнул лапами по балкону, подобрал крылья и шагнул в комнату. Мыкола еще спал, когда его постоялец юркнул под одеяло, как ни в чем не бывало.

 

                                                         

Гений Лоций

Златокудрый пионер

Жил когда-то в СССР,

И сейчас он от врагов

Защитить всегда готов!

Этим именем он назвал себя сам. Люди же чаще звали барабашкой. Гений не обижался: латыни не все обучены, откуда знать им, что genius loci – это дух, хранитель места. В его случае – Замковой горы, что в Киеве над Андреевским спуском.

Лоций обитал здесь, сколько себя помнил. Кем был поставлен, за давностью лет забыл, зато хорошо знал, для чего. За местом приглядывать: чтобы пожаров не было, вырубки леса или безобразий каких.

Любил он свою гору зимой, когда Днепр в ледовых тисках. Любил осенью, когда по склонам пламенеет кустарник. Летом любил меньше: в эту пору на остатках Фроловского кладбища искатели приключений появляются. А за ними глаз да глаз!

Весну любил больше всего. Чуял ее морозными ночами, унюхивал в сырости ветра. Угадывал в ноздреватых сугробах, встречал с быстрым бегом рваных облаков. Особо люб был май. Жаль, что каштанов на Замковой росло мало – все больше дубы да липы. Так что любовался он розовыми каштановыми свечками на расстоянии. Случайно досталась ему и картинка с каштаном.

Пришла как-то на гору очередная веселая компания и как всегда намусорила. Среди прочего обнаружил он круглую коробку с надписью «Киевский торт». Он бережно выгрыз рисунок и спрятал в надежном месте.

Было с весной, а точнее с концом апреля, связано еще одно событие. Об этом Гений Лоций не говорил никому. Даже ближайший барабашка с горы Уздыхальницы посвящен не был.

Лет тридцать назад с утра пораньше пришел на Замковую мальчонка лет двенадцати. Явился с лопатой и рюкзаком, долго отсчитывал шаги от неприметного камня. Потом еще дольше копал, но ничего, конечно, не нашел. Откуда знать ему, что без барабашки ничто в земле не откроется!

После полудня малец вдруг отбросил лопату и в сердцах чертыхнулся. Барабашка не обязан на чертыхание откликаться, но тут не удержался,  явился перед мальчонкой в юном обличии и спросил:

— Пацан, ты чего здесь?

— Я по спортивному ориентированию. Видишь – тренируюсь.

— Знаю я твои тренировки. Клад, небось, ищешь, — подумал Лоций.

Но мальчонка уже подхватил рюкзак с лопатой, а у самого глаза чуть не на мокром месте.

— Опаздываю, сегодня в пионеры принимают!

Гений Лоций вспомнил, что каждый год аккурат в это время слышал бодрые звуки горна. Доносились они с площади под Владимирской горкой. Да ведь туда быстро не добежишь…

— Что делать, что делать?! – чуть не плакал малец.

— Как звать тебя?

— Гена Замков. А тебе зачем?

— Сиди, Гена, тихо. Я скоро, – скомандовал барабашка. Дунул мальчонке в лицо, от чего тот глаза закрыл и засопел.

Нарушил тогда границу Лоций. Надеялся, что никто из своих не заметит. Вмиг принял облик школьника и кубарем с горы. Потом — вверх по Андреевскому на Владимирскую и вниз. А там уже выстроилась шеренга во главе с горнистом.

Дальше все было торжественно и духоподъемно. У Лоция и голос не дрогнул, когда он звонко отчеканил: «Всегда готов!» На газоне в центре площади цветами была высажена дата «22 апреля», а год барабашка и сам знал – 1991.

Назад на гору Лоций не торопился, а с жадностью обозревал окрестности. Когда еще удастся выбраться!

Вернулся ближе к вечеру. Надел на пионера галстук, дунул в лицо, а сам растворился в воздухе:

«Вот и тезку заимел себе. Живи, Гена Замков, спокойно. Когда-нибудь свидимся».

                                                       

Геннадий Замков

Перестройка, перекройка

Прочертила по судьбе,

Был советским гражданином,

А теперь сижу в нужде.

Гена жил в доме – литаке на Сичневого повстання. Про то, что дом выглядит сверху как самолет, он знал от отца. Учился в школе на Карла Либкнехта. Как все, сначала был октябренком, потом пионером. К концу школы отменили комсомол: в стране шло большое брожение. Тогда еще не знали, что это лишь начало Большого Бардака.

Предприятия закрывались, люди потянулись в Польшу за товаром. Стала ездить и мать Гены. На «Арсенале» задерживали зарплату, но отец, как бессменный работник завода, держался. После очередной поездки мать кричала, чтобы тот хоть что-то вынес из цеха. В Польше хорошо шла оптика, а приборы ночного видения пойдут вообще на ура. Отец мрачнел и выходил во двор курить.

Гена с детства занимался борьбой в секции при заводе. Хотел поступать на факультет физвоспитания в универ, но отец сказал: «Иди ко мне, пока разнорабочим, а там посмотрим». Так и поступил, благо от дома до проходной идти-то было пять минут. На «Арсенале» Гена прижился, продолжал заниматься борьбой, ездил на сборы и к двадцати пяти годам стал мастером спорта. Окончил техникум, получил рабочий разряд.

В начале двухтысячных мать арендовала киоск на Печерском рынке. В Польшу уже не ездила – пошел товар из Китая. Брака было много, по вечерам мать подшивала оторванные лейблы. Но еще чаще пристрачивала новые: «Made in Italy». Их можно было взять оптом у барыг с Житнего рынка.

С приватизацией жилья они затянули. Бесплатно на каждого полагалось 22,5 квадрата. Но у них была «трешка» — при советской власти для заслуженных работников «Арсенал» не скупился. За оставшиеся 13 метров требовалось заплатить по рыночной стоимости. Вечерами, лежа в постели, Гена слышал, как родители судачат, где взять деньги.

И он вспомнил о Юрке Манохе. От этого шустрого одноклассника Гена еще в школе услышал про баксы. Стоили они в те годы 60 копеек, но просто так не продавались. Продвинутые люди организовывали себе вызов из Польши. К вызову прилагалось право приобретения долларов по госрасценкам. После конвертации брали больничный и в Польшу не ехали. А баксы оставались и ждали пополнения от нового вызова.

Юрка показывал Гене американских президентов. Они смотрели с купюр в пол-оборота: Джефферсон, Гамильтон, Джексон… Соток у Манохи тогда еще не было. Генке очень понравились двухдолларовая бумажка. На обороте прочитал «In God we trust». Не зря английский учил. Маноха сказал, что собрание людей на картинке – это Комитет пяти с Декларацией Независимости.

— Продай мне, Юрка, — осмелился Гена.

— Ты что, больной! Я баксы не продаю, — возмутился тот.

— Тогда махнемся!

-Да на что с тобой махаться?!

Гена задумался. Марки тут не пойдут, а больше нет ничего. И вдруг вспомнил: «Как же нет, когда есть!». Еще два года назад отец сделал на заводе маленький бинокль и принес сыну в подарок. Гена тогда долго рассматривал и днепровские дали, и соседей в окнах напротив. Но потом это дело забросил.

Увидев бинокль, Маноха согласился. Взял и сразу ушел. Потом Гена сильно жалел. Во-первых, это подарок отца; во-вторых, с биноклем играть можно, а бумажкой что делать? Спрятал он ее в конверт с письмом, которое прислал родителям из пионерлагеря прошлым летом.

Когда они затеяли приватизацию, доллары вовсю продавались в обменниках. Но что же на два доллара купишь? И все-таки, где они? Гена тихо включил настольную лампу, пошарил на полке и вытащил старый конверт. Да он ли это? Каким-то увесистым стал… Заглянул внутрь – и в глазах зазеленели бумажки.

Конверт был полон. Не веря глазам, Гена начал считать. Получилось 10002 доллара. Десятка как с куста и два его доллара осталось! Ошарашенный парень сумел уснуть лишь под утро. Этот день был выходным и Гена долго думал, как сказать родакам о деньгах.

Потом осенило: купил хорошее портмоне, положил в него десятку. А неразменную купюру оставил себе. После обеда подошел к матери и признался, что нашел на улице кошелек. Та глазам не поверила и побежала к мужу. Отец сначала был за то, чтобы дать объявление о находке. Но мать замахала руками и взяла дело в свои руки. И на квартиру хватило, и еще осталось.

С той поры жизнь Замковых пошла лучше. И хоть денег в конверте больше не прибавлялось, нуждаться они перестали. Но в 2009 зашла речь о закрытии завода. Спецы разбежались – страна в них больше не нуждалась. Рабочие потихоньку сносили на дальние склады остатки приборов. Надеялись, что с ослаблением режима что-то удастся вынести на продажу. Гене было под тридцать, когда он понял, что жизнь надо менять.

Однажды на «Арсенальной» встретил Маноху. Обнялись, поздоровались. Давно не виделись и оба изменились. Юрка располнел, был одет с шиком и щеголял золотой оправой. Быстро оглядел спортивную фигуру Генки в скромном прикиде.

— Чем дышишь?

— На «Арсенале» работаю. На соревнования езжу.

— Его еще не закрыли? Столько земли в центре пропадает!

— А ты где, Юрка?

— Я на бирже. Трейдер. Машину купил.

Гена не удивился. Еще в школе было ясно, что Юрка своего не упустит.

— Слушай, ты же мастер спорта. Тебе в охрану надо.

— Кого мне охранять? Да и кто возьмет?

Но Юрка уже не слушал, сунул свою визитку и отъехал. Звонить ему Гена не собирался. Но Маноха через пару дней сам отзвонился ему на домашний.

— Собирайся, сегодня смотрины в охрану Юли.

Так Гена Замков попал в свиту Юлии Вольдемаровны.

 

You Lia

Жизнь народу дала Лия

У истоков бытия.

Будь достойна своей Лии –

Юлька, Юля, Юлия.

Лия была старшей дочерью Лавана Арамеянина и имела младшую сестру Рахиль. Иаков влюбился в младшую и служит за нее Лавану семь лет. А в брачную ночь хитрый отец подменил Рахиль Лией.

И после еще семь лет служил Иаков за Рахиль.

Нелюбимая жена Лия родила первенца Рувима и сказала: «Теперь будет любить меня муж мой». Но тщетны были мечты ее.

После второго сына Симеона сказала Лия: «Господь услышал, что я нелюбима, и дал мне сего». Напрасно.

После третьего Левия воскликнула: «Теперь-то прилепится ко мне муж мой, ибо я родила ему трех сынов». Не сбылись надежды.

И другие дети: Иуда, Иссахар, Завулон, дочь Дина не смягчили сердце Иакова.

Первенец Рувим сильно переживал за судьбу матери. Однажды из разговора взрослых узнал он о мандрагоре, напиток из которой возбуждает любовь. Рувим нашел мандрагору и принес матери. Но Лия отдала ее Рахили в обмен на свидание с мужем.

Иаков по-прежнему любил только ее сестру. Та же смогла родить лишь годы спустя и нарекла сына Иосифом. Пришло время Иакову возвращаться в родные земли. В пути у беременной Рахили начались роды и умерла она, родив второго сына Вениамина.

Лия стала нежной матерью и детям Рахили, и рожденным Иакову другой женщиной. Но муж так и не полюбил ее.

В писании умалчивается о том, что малый корень мандрагоры Лия сохранила и передал дочери Дине. А та – дальше по своему роду. И все женщины рода Лии, кому доставался корень, были любимы. Но ни одна не потратила его на приготовление любовного напитка.

Летом 2005 года Forbes назвал ее третьей по влиятельности женщиной мира. Юлия Вольдемаровна не расставалась с маленьким корешком мандрагоры со своего совершеннолетия. Носила его при себе в мешочке, незаметно приколотом к одежде.

Может быть, из-за врожденного вкуса, а может быть из-за корешка, она всегда выглядела безупречно. Ее любил муж, обожали любовники, ей улыбались олигархи и нефтяные магнаты. А молва в одно время вписала в ряды поклонников Великого Волка.

Это было и смешно, и приятно, но, увы, придумано. Хотя… во время тех газовых переговоров взгляд В.В. был откровенно мужским, а результатом встречи стал взаимовыгодный контракт. После судьба не раз устраивала ей американские горки. И неизвестно еще, когда было тяжелее: в долгие месяцы заключения или за спиной слабовольного Меченого.

Ее предавали многие, не только Кролик и Пастор. И она предавала не раз. Последнее время все чаще вспоминала Пашку Американца, который из-за любви к ней потерял почти все. Да и какой он американец – просто вынесла волна своего хлопца за океан на долгую отсидку. Виновата она перед Павлом, да теперь уже ничего не поделать.

Никогда не думала, что станет заглядываться на молодых. Все началось с Власа – было лестно, что ради нее тот оставил жену-фотомодель. Когда вышла из застенков, он был уже не интересен, да и жизнь закрутила. Только отбивайся от бывших сподвижников, которые за глаза начали называть бабулькой. Разбирайся с Наводчицей, очаровывай электорат, наводи партийную дисциплину. А ведь на все это силы нужны!

Самой большой печалью было не странное замужество дочери (та потом одумалась) и не снижение рейтингов. Случилось так, что в суете быстрого освобождения куда-то пропал корень мандрагоры. Обнаружила это, когда на Майдане обращалась к народу из инвалидной коляски. От того и голос дрожал, и слезы наворачивались. То ли пропал мешочек еще в камере, то ли отцепился на пути на площадь. А может кто-то из стервятников-соратников ловко завладел им? Последнее подозрение мучило больше всего.

Семь лет минуло с той поры, и красота стала блекнуть. Хоть заплетай косу, хоть распускай, а уже не то. И в глазах сподвижников не мужской интерес, а вопрос: «Почему не на пенсии?». Гнала от себя плохие мысли, переключаясь на работу. В последние годы обнаружила, что и судьба страны волновать стала больше. Жалко ее, обобранную, скоро и взять будет нечего.

Особо переживала, когда избрали Актера. Прежний, Кондитер, союзником не стал, зато был прогнозируем. А этот… вроде и известно, чей ставленник, а поведение не всегда ясное. И уж конечно, очаровать его, как когда-то Пашу, не получится. Взгляд острый, насмешливый, за словом в карман не полезет.

Юля раньше никого, кроме хозяев жизни, за мужчин не считала. А после Власа поняла, что была неправа. Последние полгода невольно обращала внимание на нового человека в своей охране. Заместила его потому, что натолкнулась на взгляд, от которого давно отвыкла – простой, человеческий. Узнала, как звать, откуда. Геннадий Замков, 40 лет, не женат. Киевлянин, мастер спорта по вольной борьбе.

Дело обретало интересный оборот.

 

Аптекарь

Склянки, банки и флаконы –

Все по полочкам лежит.

Вот и вирус без короны

Перепуганный бежит.

Сегодня, как и всегда, Николай Васильевич Негоголь задержался на работе. Давно ушла провизор, отъехала машина администратора, а он все сидел в кабинете. Особо торопиться было некуда. Дома уже несколько лет никто не ждал.

Аптечество свое Николай Васильевич выстрадал всей жизнью. В медицине начал с психиатрии, а в девяностые окунулся в фармацию. Сейчас ему под шестьдесят и он хозяин небольшого производства. Как и все пережил Большой Бардак, когда в аптеку ломились люмпены. Рядом с входом громоздились баррикады, жги костры, варили варево. Из-за этого центральную дверь пришлось закрыть, и посетители ходили со двора.

Еще тогда у Н.В. стали закрадываться мысли о бренности всего сущего. Но он крепился и продолжал работать. Машину оставлял на Трехсвятительской и шел пешком через площадь к аптеке. По сторонам смотреть было жутковато: вздыбленная мостовая, черные остовы, а самое главное – запах: «Это покруче, чем odor ex ore будет», — печально проносилось в голове.

В тот февральский день ему пришлось обходить площадь кругом. Смотрел под ноги, чтобы не запнуться, как вдруг заметил небольшой холщовый мешочек. Н.В. и в хорошие годы ничего с земли не поднимал, а тут поднял. Через ткань нащупал что-то твердое, но рассмотрел уже в аптеке.

На столе лежала фигурка с головой, руками и ногами. Корешок был сухим и теплым на ощупь. Этого не могло быть! Негоголь метнулся к шкафу и схватил увесистый фолиант. Mandragora acaulis, Mandragora autumnalis… Гертнер, Морис, Бертолони… выкапывание корня при помощи черной собаки, эликсиры алхимиков… Так Н.В. обрел свою Mandragora foemina. Теперь он каждый день ждал вечера, чтобы можно было уединиться, открыть заветный мешочек и погрузиться в глубь веков.

Прошло еще несколько лет. Последствия Большого Бардака сглаживались, дела аптеки шли на лад. Кто бы мог подумать, что испытания не закончились. Но Негоголь как раз об этом и думал.

Еще зимой, когда стали докатываться вести о китайском вирусе, он полностью вник в тему. Перечитал вирусологию, терапию и стал действовать. Закупил марлю, маски, бинты и спирт. Увеличил поставки трав для приготовления настоек. Запасся аптечной тарой и этикетками.

С бардашного лютого минуло шесть лет. Новый февраль 2020 дохнул своим запахом – odor mortis.

Но к тому времени на дверях аптеки висело объявление: «Маски есть!».

 

Визитеры

Жизнь без радости проходит,

Но об этом не жалей –

Еще будет тебе счастье,

А пока – настойки пей.

Апрельскими сумерками, когда персонал уже ушел, Негоголь как всегда сидел у себя в кабинете. На легкий стук в дверь отвечать не хотел. Зачинено. Но стук продолжался. Пришлось открывать.

На пороге маячила нелепая мужская парочка. Точнее сказать, нелепыми они были вместе, а порознь смотрелись бы вполне нормально. Один – парнишка сельской наружности, другой – хорошо одетый мужчина с тонкими чертами нервного лица.

«Маски есть!» — утвердительно сказал селянин и шагнул через порог. Спорить было бесполезно. Кассу давно опечатали, и Негоголь без чека принял мятые бумажки. А селянин шустро надел маску и пошел к выходу. Спутник его, напротив, не торопился, и с интересом разглядывая обстановку. Николаю Васильевичу это польстило – убранством аптеки он занимался не один год.

Искал по блошиным рынкам старинные весы, покупал зеленые затуманившиеся бутыли. Нашел и тяжелую латунную ступку с пестиком. На стенах развесил картины с ботаническим изображением растений, а кое-где для запаха – пучки трав.

— Да, здесь у Вас целая алхимическая лаборатория! – пророкотал посетитель.

— Стараемся, — скромно ответил Негоголь.

— Вот Absintium, — палец визитера уткнулся в темный флакон.

Негоголь был готов поклясться, что названия на флаконе не было, всего лишь номер заказа.

— Вот Acidum formicum, а там Ambra grisea, — палец указывал на другие пузырьки без этикеток.

— Запах, уважаемый, — ответил на немой вопрос аптекаря посетитель.

Николай Васильевич не стал парировать, что от закрытых флаконов и запаха быть не может. Но вместо этого подал незнакомцу руку:

— Негоголь, хозяин аптеки.

— Неангел, путешествующий, — ответствовал тот.

Имя отдавало фейком, но Н.В. почему-то не хотел быстро расставаться со странным визитером и широким жестом пригласил в свой кабинет.

— Это хорошо, что Вы травами лечите, — прогудел гость, опускаясь в кресло.

— А Вы, позвольте, чем занимаетесь? – поинтересовался Негоголь.

— Каждому времени свое занятие. Не так давно изучал труды Альберта Великого (Н.В. слышал о таком алхимике). Звучат, как музыка, — продолжил Неангел и нараспев зажурчал:

— Первая трава от Сатурна, и корень ее помогает от черной меланхолии. Больной пусть носит его при себе, обернув в белую тряпицу, ибо прогоняет он коварных духов из любого обиталища. Каково, Николай Васильевич?

Негоголь отчего-то покраснел и вдруг ощутил неодолимое желание открыть свою тайну. Он решительно выдвинул ящик стола и выложил на столешницу мешочек. А Неангел и бровью не повел!

— А знаете, любезный, что случилось зимой 1249 года в Кёльне? Да, именно на той встрече Альберта Великого с королем Вильгельмом…

Негоголь не знал и даже предположить не мог.

Внезапно со спины резко подуло, хотя на улице был апрель. Аптекарь оглянулся и увидел засыпанный снегом монастырский сад. Слуги выносили на белую поляну грубо сколоченные столы и лавки. Королевская свита в шубах, шушукаясь и ворча, рассаживалась согласно рангам. Во главе стола сидел Вильгельм с Альбертом по правую руку.

Жирный гусь с яблоками искрился коркой льда. Молочный поросенок блестел замерзшими оливками глаз. Свин печально смотрел на Негоголя, который нещадно мерз в своем белом врачебном халате.

Вдруг морозную стынь прорезал стук дятла: зачирикали воробьи, затрещали синицы, от пятачка жаренного поросенка пошел пар. Снег сделался ноздреватым, то там, то здесь запели ручьи. Придворные поснимали шубы и набросились на еду. Наметанным врачебным глазом Н.В. отметил, что они не утруждали себя омовением жирных рук в чашках с водой.

Ему стало тепло, даже жарко. Но совсем не удивительно – будто он тут и должен быть. На лужайке быстро расцветали желтые лютики и лазоревые фиалки. Деловитый шмель ударился о голову аптекаря и, обиженно гудя, полетел дальше. Н.В. отведал и гуся, и поросенка. Что уж говорить о темном густом вине!

Насытившись, стал исподволь оглядывать соседей. Среди них было немало дам с белыми напудренными лицами. И уже многие, шушукаясь между собой, лукаво смотрели на Негоголя. За столом прислуживали девушки невиданной красоты, и в их грациозности угадывалось достойное происхождение. Одна из дев случайно задела аптекаря длинным белым рукавом и извинительно присела в реверансе.

После очередной перемены блюд придворные вышли из-за столов и пустились в пляс. Меняли друг друга бассе и моррис. Дошло дело и до черной лошадки с рафти-тафти. Негоголь откуда-то не только различал танцы, но уже был готов и присоединиться.

Он не успел встать из-за стола, как тот же шмель, пролетая назад, упал на столешницу и затих. Аптекарь огляделся и заметил, что листья покрылись ржавчиной, а трава на поляне пожухла. Ни дятла, ни воробьев слышно не было. Только прощально пискнула синица. Прекрасные девы исчезли, столы опустели. А сама поляна, как большая карусель, стала медленно со скрипом вращаться…

Негоголь пошатнулся и невольно зажмурился. Когда открыл глаза, то обнаружил себя в своем кабинете. За окном густели апрельские сумерки. Он был один в закрытой аптеке и сидел за пустым рабочим столом. Еще не осознав, что случилось, Н.В. выдвинул заветный ящик. Там было пусто.

 

Пан Неангел

Он не ангел, он – смотритель

И охотник за душой.

И сейчас его обитель

Там, где есть Бардак Большой.

Ариман был доволен. Первый артефакт достался задаром. Траты на маски не в счет. Да и пообщались с аптекарем неплохо. Нравились Ариману люди сложносочиненные, которых искушать интересно. Но здесь до искушения не дошло. Какие искушения, когда основное дело пока стоит.

Он уже понял, что смотрителей не найдет. Это, конечно, ЧП, но в прошлом случалось и не такое. История ведь – штука не простая. Как говорят, отделим котлеты от мух. С одной стороны – первоначальный замысел, с другой – реальное исполнение. С третьей – третья сила, с четвертой – человеческий фактор.

Когда-то Великий Могучий отвечал за реальное исполнение. Но по факту множественного брака в работе был отстранен и отбыл в миры иные. Смотрители являли собой третью силу. Но уже не одно столетие назад пытались позиционировать себя, как вторую. А самый наглый из них замахнулся и на первую. За это был показательно разделен на атомы и опущен на нулевой уровень. В то время собратья его притихли, но с годами опять осмелели.

Раньше в смотрители брали головастых. И должны они были приглядывать за ходом истории в отдельно взятых местах. В смысле того, чтобы люди не очень от предначертанного отклонялись. То была «белая кость» — ходячие энциклопедии, маяки времени. Дружили с философами, учеными, а больше всего – с предсказателями. Для того, чтобы те предсказывали то, что нужно.

Некоторые сами служили астрологами при сильных мира сего, другие втирались в ряды алхимиков, чтобы к философскому камню подобраться. Третьи наблюдали за учеными, чтобы в минуту озарения оказаться поближе. Четвертые записывались в команды мореплавателей, чтобы первыми ступить на новые земли.

Постепенно старые смотрители от дел уходили и перемещались в Мир Заслуженных. Гуляли там по аллеям, азартно резались в нарды. Вечерами собирались перед Окном в мир: глядели репортажи со своих бывших рабочих мест, с пеной у рта обсуждали события.

К новым кандидатам в смотрители предъявлялись уже другие требования – гибкость, креативность, умение превращать муху в слона – и это еще не полный набор. Поначалу получалось не очень, но неожиданно для себя, стали многое перенимать от людей. И дело на лад пошло, особенно с приходом моды на политические игры.

Мода, как известно, любит яркие цвета. И пошло: оранжевый, розовый, тюльпановый… А еще смотрители соревноваться начали, у кого подопечные круче. Кто наглее, кто подлее, кто красивее. Некоторые настолько в контакт с политиками входили, что у тех нервы не выдерживали и крыша ехала. Галстуки есть начинали, из окна прыгали, границы штурмовали. Но по итогу все это на пользу дела шло. А если какой политик в иной мир отчаливал, так замена быстро находилась. Расходный материал хоть и дорог, а все же – только материал.

Ариману город прибытия начинал определенно нравиться. Мыкола ему не мешал. Тихо сидел в телефоне, искал вакансии. Выходить на улицу не боялся. Чего бояться, если молодой, да и маска при нем. Вечерами смотрели телевизор и понемногу общались. Жабчик считал, что вирус выдумали враги Незалежной, и пан Неангел взгляд этот частично разделял. Он вообще повысил свое мнение о соседе по комнате, решив отразить того в отчете, как глас народа.

Но, как говорил Вольтер, вернемся к нашим баранам. Ариман не имел сведений о числе смотрителей, присланных на город. Эти данные проходили по другому, конкурирующему ведомству. Исходил из того, что должно их было быть не менее двух: мужчина и женщина. Из обзора последних двадцати лет становилось очевидно, что поработали они неплохо. Градус Большого Бардака по 10-бальной шкале колебался вокруг отметки 7. Ясно, что работа эта начата давно, еще во времена Большой Империи. Так что результат получился не быстрым, зато устойчивым.

К Империи той Ариман питал уважение, как к хитроумной музыкальной шкатулке. Много мелодий могла играть, и взломать ее было непросто. До сих пор лучшие асы бьются.

Во времена первого слома Империи Ариман на Земле отсутствовал. Но рассказывали ему об этом некоторые возвратившиеся с вахты коллеги. Конечно, этим они подписку о неразглашении нарушали. А кто не нарушал?

Пан Неангел думал: кружил по комнате, выходил на кухню, мерил шагами балкон. Для настроя декламировал:

Иль в лесу под нож злодею

Попадуся в стороне.

Иль со скуки околею

Где-нибудь в карантине.

У кума на полке несколько книг стояло. Ариман понемногу почитывал и кое-то выучил наизусть:

Иль чума меня подцепит,

Иль мороз окостенит,

Иль мне в лоб шлагбаум влепит

Непроворный инвалид.

Оставалось надеяться, что исчезнувшие смотрители не получили в лоб от какого-нибудь инвалида. А то ведь в истории бывало по-всякому.

План А давал сбой. Для плана Б требовалось двое местных: мужчина и женщина, да не простых, а выдающихся. Из тех, что определяют судьбу страны.

Списки таковых были в свободном доступе. Пан Неангел рассматривал фото: и служебные, и личные, и сетевые. При желании судьбу любого мог отмотать назад – в детство и глубже. Ему нравились люди с изюминкой, с огоньком, а не просто зубастые и клыкастые.

Женщин искал посимпатичнее… Колебался между чиновной брюнеткой и оппозиционной блондинкой. За густую косу выбрал вторую. Жаль, что в последнее время, она волосы начала распускать. Забыла, что классика – это вечная ценность.

Из сильного пола выбор пал на плотного седовласого крепыша с широкой улыбкой. Такой точно не подведет!

 

Odor amoris

Ты любила, а я нет

До самой могилы.

Этот девичий секрет

Виден всему миру.

Юлии Вольдемаровне определенно нравился Геннадий Замков. И она приблизила к себе этого немногословного охранника, переведя его в ближнюю свиту.

Вопреки расхожему мнению, что Ю.В. наслаждается жизнью, дело обстояло иначе. Жила она конечно хорошо, даже отлично. Привыкла к услугам лучших косметологов и стилистов, врачей и персональных тренеров. Порой не туфли к сумочке подбирала, а автомобиль к туфлям. Только вот давно никого не любила, и ее не любил никто.

Не для кого было укладывать косу, не для кого расплетать. И новый цвет волос, и возврат к старому уже не радовали. Муж давно перешел в разряд младших партнеров, а последние годы вообще отдалился. Во Власе она разочаровалась, как и в большинстве предыдущих поклонников.

Прибавление нолей на счетах и числа загородных домов на настроении не сказывалось. Внучкой занимались нанятые люди, да и жила Юля с семьей дочери раздельно. Последний генератор силы – партия «Родина» – силы не давала, а наоборот требовала.

Настоящий источник энергии, корень мандрагоры, был утрачен. Вот это была все силам сила! Давала и красоту, и молодость, и харизму. Корешок этот получила Юля не от матери, а от тетки. Мать даже не ведала о его существовании. Она хоть и была женщиной достойной, все же не от Лии род свой вела.

О судьбе своей прародительницы Ю.В. знала поболее, чем в Писании было сказано. Лик Лии виделся ей как живой: кроткий взгляд, завиток волос над левым ухом, тонкий профиль. Глаза прародительницы видели плохо, но разум мог унестись на века вперед. Может, и до самой Юлиной жизни.

И Ю.В. невольно признавалась себе, что вряд ли была достойна родового талисмана. Много детей не заимела, мужа любила мало, род своими силами не питала. Может, что-то еще изменить можно?

Геннадия она поселила в гостевом доме вместе с другими охранниками. Но вызывала его чаще прочих. Один раз даже разрешила поплавать в своем бассейне. Только он отказался – не положено по инструкции. Заводила доверительные беседы, расспрашивала о родителях, о юности. Кое-что и себе рассказывала. Он слушал почтительно, с интересом.

В последнее время Ю.В. стала делиться с Замковым своими взглядами на судьбу страны. Вроде, простой охранник, а говорить с ним было приятно. Он тоже высказывался против продажи земли – эта тема была самой горячей в Раде. И стало Юле казаться, что смотрит Гена не только почтительно, но и с мужским интересом. Особенно сблизились они во время карантина, когда Ю.В. редко свое поместье покидала.

Вроде бы женщина смелая, а тут начала бояться невидимой заразы. Подсела на БАДы и витамины. Начала читать в сети статьи по фитотерапии и целительству. И вдруг осенило: «Пусть та мандрагора пропала, но ведь сейчас научились выводить новые сорта всего, чего ни пожелаешь!». Дождалась утра, вызвала Замкова и скомандовала: «Едем!».

Поехали вдвоем. И утро впервые за долгое время обещало быть радостным.

 

Великий калькулятор

Единицы, двойки, тройки –

Всех цифирь не посчитать!

Посчитайте в мою пользу:

Два плюс два должно быть пять.

Это сейчас он успешный трейдер, а еще несколько лет назад пришел на биржу муфлоном, не умеющим даже в шкаф залезать. Попадал под вынос муков, ловил лося, впадал в тупняк. Не досиживал, перевертывался на отскоке и безуспешно ждал инсайда. Но потом стал зайцем (да-да, и пипсовщиком, и скальпером). Научился отбиваться, ловить бидки и офферки, делать концы. Не раз оседлывал движняк и, как все, мечтал о Граале.

Юрий Маноха жил хорошо. Купил квартиру на улице Архитектора Городецкого, до-бардашной улице Карла Маркса. Про себя так ее и продолжал называть. Уважал он этого деятеля, не как идеолога коммунизма, а как теоретика прибавочной стоимости.

До Биржи на Саксаганского чаще шел пешком: по Крещатику до Льва Толстого, дальше по Большой Васильковской, а там – рукой подать.

Поначалу Юрка подходил к делу азартно. И на этом всегда терял деньги. Потом дошло: азарт для тех, что хочет потратить, а не заработать. А Биржа любит хладнокровие и расчет. При новой стратегии прибыли стало больше, а радости почему-то меньше.

Сначала Юрка не понимал, в чем здесь фишка. Но потом понял: на Биржу он пришел за сказкой, а сказки не случилось. Маноха вспомнил, как каждое утро ждал чуда, кидался к компу, впивался глазами в котировки и всеми фибрами, до тряски, звал удачу.

А ведь удача – это не деньги. Удача – это когда ощущаешь себя избранником. Удача – ответ свыше тому, кто жаждет. Когда жажды нет, ответа не жди. Расчетливым не подают. Деньги к Манохе теперь идут, но он не избранник. Он – калькулятор.

Юрке даже жутко от этих мыслей становилось. Такая плата за честность с самим собой получалась. И все-таки он продолжал тайно мечтать об отклике. Его спина еще помнила озноб от высшего прикосновения. Его сердце сжималось и сбивалось с ритма. Его голова мешала осуществлению желания. Юрка страдал, а судьба тихо посмеивалась.

С того времени, как Маноха начал въезжать в ситуацию, минуло пять лет. И вдруг отклик пошел! Правда, не тот, ознобный. Стал слышать Маноха из компа какие-то звуки: стуки, шорохи и скрипы. Пригляделся – а там своя жизнь! Пищат риски, смеется волатильность, поют дисконты

Дальше больше: фьючерсы спорят с опционами, по самым хаям идут таргеты. Скачут гэпы, пыжатся префы, плачут спреды. Когда однажды один из тикеров вместо «Здравствуйте» строго спросил: «А ты прошел листинг?!», Маноха понял, что дальше не выдержит. На подходе – Колян Маржов!

И сел на забор.

Краткий словарь биржевого сленга.

Муфлон – мелкий спекулянт-неудачник.

Залезать в шкаф – открыть позицию и перестать смотреть на график.

Вынос муков – резкий сквиз в начале движения, на котором муки (неопытные трейдеры) принимают убытки.

Ловить лося (спать с лосем) – не закрывать убыточную позицию на ночь, перенося ее на следующий день.

Тупняк – утомленность от торгов.

Не досидеть – закрыть позицию до окончания движения.

Перевертываться – открывать по акции противоположную позицию.

Отскок – разворот вверх после того, как падение достигает уровня поддержки.

Инсайд – важная информация, доступная избранным.

Заяц (виды: пипсовщик, скальпер) – торгующий по мелочи в течение одного дня.

Отбиться – заработать сумму, покрывающую предыдущий убыток.

Бидок – крупная заявка на покупку.

Офферок – крупная заявка на продажу.

Конец – увеличение капитала.

Сделать два конца – удвоить капитал.

Оседлать движняк – удачно совершить сделку на сильной тенденции.

Грааль – беспроигрышное ведение дел.

Фьючерс – договор поставки какого-либо актива по цене, фиксируемой в настоящий момент.

Опцион – ценная бумага, которая дает право (но не обязанность) ее приобретателю купить или продать какой-либо актив в будущем по цене, фиксированной в настоящий момент.

По самым хаям – совершать сделку по максимальной цене.

Таргет – определенный ценовой уровень, который аналитик пророчит акции.

Гэп – ценовой разрыв между закрытием Форекс в пятницу и открытием в понедельник.

Преф – привилегированная акция.

Спред – разница между ценой покупки и продажи.

Тикер – позывной компании на бирже.

Лиcтинг – включение компании в список.

Колян Маржов (Magin Call) – принудительное закрытие позиции в связи с недостатком средств.

Сидеть на заборе – наблюдать за рынком, не входя в продажи.

На заборе Юра Маноха сидел на бирже. В реальности же полюбил сидеть на лавочке в сквере у своего дома. Дышал воздухом, смотрел на собачников и на мамаш с колясками. И даже мечты какие-то новые стали появляться. О том, что заведет он семью и собаку, будут зимой жить на Городецкого, летом – на даче. Ребенка устроит в 77 Лицей на Шелковичной. Сам там учился, когда была это простая школа, а улица носила гордое имя Карла Либкнехта.

В один из таких дней на другой конец Юркиной скамейки опустился представительный мужчина в легком темном пальто. «Такому бы шляпа пошла», — подумал Маноха. Шляпы не было, трости тоже. Как не было и дорогого подсигара с монограммой. Отсутствие аксессуаров не избавляло от ощущения, что мужчина ох как не прост! Происхождение ведь с лица не сотрешь.

И было то лицо, хоть поначалу и неприятным, но по итогу – чертовски притягательным! На минуту Маноха решился взглянуть мужчине в глаза и чуть в них не захлебнулся. По спине вдруг пошел тот самый озноб! Юрка прямо-таки подскочил на жесткой лавке. Но сразу опустил глаза и стал вслушиваться в давно забытые ощущения.

Вслушивался-то он в себя, а слышал при этом слова незнакомца. Звучали они прямо в голове, хоть тот и рта не открывал. По этим словам выходило, что зря переживал Маноха. Не перестали его видеть и замечать, не забыли.

Прошел он свои испытания – если не все, то многие. А теперь его ждет задание для избранных. Состоит оно из двух частей. Первая – совсем простая. С этими словами в руке у незнакомца появилась двухдолларовая купюра.

— Большого Гошу знаешь? – глазами спросил мужчина.

— Кто же его не знает, — прошептал Маноха.

— Ему и передашь. Встретитесь на Адреевском спуске.

Юрка хотел возразить, что увидеть Гошу на Андреевском никак невозможно, потому как он пешком не ходит. И вообще только вернулся на родину из добровольной ссылки.

Но незнакомец на это не отреагировал, а сказал, как отрезал:

— Сначала передашь, а потом придешь с ним на Замковую гору. Подробности на купюре.

И сунул ее Юрке в руку.

 

Большой Гоша

Гоша, Гоша, ты большой,

Широк телом и душой.

Поделись напополам,

Чтоб досталось и всем нам.

В этом году Пурим падал на 9 марта. Большой Гоша любил карнавальную суету, доставал заготовленные подарки, жевал гоменташи («уши Амана», готовятся в Пурим). В этот раз из-за вируса праздник получился скромным. Но по сути это было неважно. Важным казался очередной странный сон, который посетил Большого Гошу в ночь на 10 марта.

Увидел себя Гоша среди людей в длинных одеждах. Почему-то он точно знал, что перед ним человек по имени Аман. И от человека этого исходит угроза. Где-то поодаль стояла испуганная Эстер. А вдали кричали: «Дорогу повелителю Ахашверошу!». В шуме толпы все чаще повторялось какое-то слово. И вот все слилось в единый гул:

— Мордеха-а-й, — вопила площадь.

— Мордеха-а-й,- отзывалось эхо.

— Мордеха-а-а-й, — шумело море.

— Мордеха-а-а-й, — стонали чайки…

Проснулся Гоша с этим криком голове и с трудом понял, что он у себя дома. За окном шумела Бессарабка, обычный воскресный день…

Он любил эту небольшую квартиру в центре, хотя мог купить весь город со всеми жителями. Приобрел свою двушку еще в девяностые. Тогда это считалось шикарным жильем. Позади длинный путь: первый кооператив, первые деньги, дальше – больше. Металлургия, нефть, банк, СМИ – все входило в его интересы.

Широко греб Большой Гоша, широко жил. Молельные дома строил, спортклубы содержал, политиков покупал. Да и сам в политике поучаствовал, когда правил областью. Azoy az ale idn lebn azoy! (ид. – Чтоб все евреи так жили!)

Куда против него мешумаду Кондитеру. Azoy ir hot a tsoredik kuk! (ид. – Чтоб ты имел жалкий вид!) Но оказалось, что Шоколадник его таки переиграл. Не помогли миллионы и батальоны. Пришлось уехать подальше.

Знал он, что вернется, всем нутром чувствовал. Вроде, хорошо в Европе, неплохо и на исторической родине. А в итоге – все не то.

Чувствовал Б.Г., что теряет задор. Уходит куда-то веселая злость, ускользает удача. Да и возраст давал о себе знать. На миллионы вставишь зубы, сделаешь пластику, а молодость не купишь. Цорес, макес, ихес, нахес – вот и жизнь прошла. Сплошной холоймыс (ид.- напрасная трата времени).

Понимал Гоша, что имеет все, но упустил что-то важное. В последнее время занялся благотворительностью, вот и на вирус отстегнул немало. Знал, что половину на местах разворуют, поэтому старался контролировать лично. Очень хотелось ему сделать шаг в бессмертие – в том смысле, чтобы помнили.

И постепенно смутное желание обретало реальные формы. Прошло время разбрасывать камни – наступает время собирать народ на новой Земле Обетованной. И быть ей ни где-нибудь возле Мертвого моря, а на здешних благодатным нивах.

С момента этого озарения окружающий мир начал обретать новый смысл. Б.Г. вдруг понял, что все предыдущее – лишь подготовка к сияющему будущему. Жаль, что он не был знаком с Негоголем – тот многое углядел бы профессиональным взором психиатра. А может, и не жаль. Потому, что сам Гоша, впервые за долгие годы, стал улыбаться не злобно, а загадочно.

Он чуял, что прав, и содрогался от мысли, что прозрел высший промысел. Начал видеть сны, подобные сегодняшнему. Можно сказать, что и жить стал, как в сказочном сне. Это когда за гранью восторга все остальное ненужным становится.

Порой Гоша возвращался в реальность, и тогда привязывались другие мысли. Как сделал сон явью? Чем дальше, тем тягостнее становились размышления. В один из дней докучали так мучительно, что готов был вложить все деньги свои в покупку Земли этой. Но все-таки не зря на свете полвека прожил: понимал, что одними деньгами дело не сделать. А если прав он, то и помощь придет. Откуда – не знал, но ждал с нетерпением.

Теперь Гоша передвигался по улицам пешком. Охрана ехала следом на авто. В темных очках и кепке его не узнавали. А может, просто не ожидали увидеть небожителя столь близко. Гоша гулял по склонам: от Аскольдовой через Европейскую к фуникулеру и дальше — на Подол. Дышал полной грудью, нюхал почки кленов и наполнялся дивным предчувствием. И оно не обмануло.

Шел как-то по брусчатке Андреевского спуска, а навстречу молодой человек. По виду – офисный планктон, но с неожиданно умным лицом. Планктон вежливо поклонился, охрана беззвучно напряглась. Гоша повел мизинцем: «Отставить!». Поклоном молодой человек не ограничился, а бесстрашно приблизился и представился:

— Юрий Маноха, трейдер. Хай живе Карл Маркс!

— Маркс живе – капитал иде! – ответил Гоша. Он знал этот пароль, а сам поинтересовался:

— Как там Ежжма с Угумсом, не подрались еще? (словарь трейдера: Ежжма – покровитель «медведей» на бирже, Угумс – покровитель «быков»).

— Все в порядке, большой босс. Предают Вам приветы и вот это, — он быстрым движением вложил в руку Гоши зеленую бумажку.

Б.Г. не сразу разглядел двухдолларовую купюру, а когда присмотрелся – шустрый Планктон уже растворился за углом.

— Банкнота редкая. Но мне-то зачем? — размышлял Гоша по пути домой.

До вечера Б.Г. был задумчив, а вечером все понял. Вернее, ему Комитет пяти, что на обратной стороне купюры, все рассказал. В Декларации Независимости черным по белому было написано: «Явиться на Замковую гору в полночь 30 апреля и не опаздывать!». Это то, что он прочитал по-английски.

По-русски было добавлено: «А проводит тебя он». Кто «он», стало понятно не сразу. Признаться, Б.Г. уже и на президента Джефферсона стал думать, который спереди на купюре изображен. Вдруг он не только путь укажет, но и культурно проведет до места? Потом дошло: « Офисный планктон проводит!»

И все стало ясно.

 

Бирусяна

Бирусяна садик садит:

Фиалка, астра, бузина.

А я девушка простая –

Посажу свой сад сама.

Карантин в Ботаническом саду продлили до 24 квитня, но по всему выходило, что продлят и дальше. Зина Бусова заразиться не боялась и продолжала заниматься своим делом. В трудовой книжке значилось, что она озеленитель первого разряда. Сейчас весна: нужно рыхлить землю, копать лунки, делать высадку.

Все знали, что лучше Зины никто не разметит пригорок над рукотворным озерком. Ни у кого не будет таких крепких саженцев, и только она сможет подружить акацию с сиренью. Златоглазки гурьбой летели на ее веселые маргаритки. Божьи коровки с размаху плюхались на нежные бархатцы. Зина любила все растения. Была она Бусовой по паспорту, а по жизни – вечной садовницей по имени Бирусяна.

И жила Бирусяна на Земле с той поры, как Великий Океан начал уступать место суше. Умные земные головы потом строили теории, откуда взялись растения. Считали, что все пошли от первой водоросли. Не думали и не знали, что водоросль хоть и стара, но не мудра. Миллионы лет ей, а размышлений – с булавочную головку. Как от такой пойдут каштаны с кленами да пальмы с баобабами?

Все зеленое сотворено было на радость животным, а потом и людям. За всеми растущими, вьющимися, ползучими и шелестящими пригляд был нужен. Доверили это садовницам, каждой – свое. Деревьев, трав, цветов много, и садовниц немало. Раньше они прямо в дуплах жили или с цветка на цветок перелетали. Так и Бирусяна жила.

Побывала она в разных местах: любила дубы резные, липы медовые, ивы печальные, березки-хохотушки. Цветы больше любила полевые: колокольцы звонкие, васильки синие, ромашки лечебные. Последние годы приставили Бирусяну к Ботаническому.

Развела она там целый лекарственный огород: шалфей, зверобой, мяту, душицу. Наверное, поэтому ее стали считать травницей. Хоть травы она не рвала, а только выращивала. Никого не лечила и мало с кем общалась. Начальство Бирусяну-Бусову ценило. Товарки по работе может и завидовали, но виду не подавали. Только прибегали советоваться по своим посадкам и брали ее рассаду.

В Ботаническом с апреля по ноябрь всегда людей много, но в двадцатом все пошло иначе. О вирусе китайском Бирусяна знала еще с прошлого декабря. Не поняла тогда: то ли сам он загордился и пошел всех косить, то ли здесь еще что-то таится.

С началом карантина перебралась из общежития на Тимирязевской на территорию Ботсада в небольшой каменный домик в конце сиреневой аллеи. Вставала, как всегда, с рассветом. Ложилась с первым туманом. В ночь на 23 спалось плохо, и после полуночи вышла Зина в сад.

Вроде все спокойно: буркнула сова, пронеслась пара летучих мышей, тени деревьев полусонно дрожали в глади пруда. Но не одна Бирусяна бодрствовала в ту ночь: с ближайшего клена вдруг остро блеснули глаза крупной птицы. Галка разглядывала ее в упор. Зина удивилась только на миг: она узнала его, а он узнал ее. И галка, тяжело взмахнув крыльями, полетела к блестевшей из-за туч луне.

С их предыдущей встречи прошло столько лет, сколько не исполнилось еще этому городу. С той ночи Бирусяна стала ждать незваных гостей.

Юля оделась скромно: светлый платок, темное платье, удобные туфли. Она знала, что все вокруг закрыто, но имела свой дерзкий план. Подрулила к Ботаническому не с центрального входа, а снизу, по грунтовке. Там все годы незакрытая калитка была с привешенным для вида замком. Через нее и прошли.

Куда теперь? Юля не знала, но ноги уверенно вели вверх. Шли об руку с Геной по сиреневой аллее. В конце ее белел домик под старой черепицей. Ю.В. дала Замкову знак, чтобы остался, а сама толкнула облезшую дверь. И пропала… По крайней мере так стало казаться Гене через несколько часов.

В будке садовника ведер с лопатами Юля не увидала. Навстречу ей шагнула женщина в холщевом платье с алым монистом на шее. Она смотрела в глаза и молчала. И Ю.В. вдруг ясно ощутила, что перед этой женщиной она – не партбосс, не бизнес-леди и даже не Вольдемаровна.

Взгляд незнакомки изучал, ощупывал, пронзал насквозь. Стен у дома не было, и самого дома не было тоже. Стояли они на мурашной поляне среди разнотравья. Вдруг чародейка махнула рукой — и зашуршало по земле колесо деревянное:

— Пойду из дверей дверями, из ворот воротами, выйду не в чистое поле, а в заклятый край…

Махнула другой рукой – и полетело с брызгами колесо водяное:

— В чистом поле бежит река, по той реке ездят двое, на одном челне сидят, в одно весло гребут, одну думу думают…

Развела руки в стороны:

— Ты – мышь, я – кошка. Ты дерево – я топор. Ты солома – я огонь…, — и прокатилось по поляне колесо огненное… А чародейка уже тянулась руками к Юле:

— Не тронь моего добра! А свое добро получишь на Замковой горе в ночь на пятницу, — рассекло воздух колесо из блестящей стали.

Гена, который устал ходить кругами и выкурил не одну сигарету, решился плюнуть на запрет. Только взялся за ручку двери, как она сама распахнулась. На пороге стояла Юлия Вольдемаровна: решительная, растрепанная и помолодевшая. Ни слова не говоря, потащила Замкова назад к машине.

 

Барабашка

То, что холил и лелеял,

Все исчезнет в тьме веков.

Не привязывайся сердцем

Ты к плоду своих трудов.

Утро 23 апреля выдалось погожим. Лоций с удовольствием потянулся и пошел осматривать гору. Накануне опять подбирал брошенные бутылки и другой мусор. С утра Замковая всегда чистая была после его вечерних уборок. Несмотря на карантин, компании на гору ходили – может там от карантина и скрывались.

Мусор Лоций выбрасывал в бак на Андреевском. Делал это, конечно, не вечером. Во-первых, ничего не видно, можно с лестницы кувыркнуться. Во-вторых, все знают, что выносить мусор впотьмах – к убытку. Барабашка и днем-то, когда выбрасывал, приговаривал: «От ненужного избавляюсь, нужное – оставляю».

В общем, сбегал он каждое утро с горы быстро, а поднимался медленно. Осматривал склоны (вдруг оползень готовится), деревянные ступени (где гниль подбирается), перила (где ржавчина окинула). Баки стояли возле лестницы, поэтому поход к ним запрещен не был.

Андреевский поутру был тих: там художники живут, а они все «совы». «Совой» был и Афанасьевич. Памятник ему уже давно поставили – сидит как живой. Но Гений Лоций знал: не таким был мастер, хотя видел его только пару раз, когда жили они тут. «Зря ты, Миша, в Москву уехал, — размышлял барабашка, — Здесь подольше бы пожил»… С этими мыслями поднялся на Замковую и сел отдохнуть на камушке.

А тут пчелка золотая летит, и не мимо, а прямо к его уху. И жужжит эта пчелка о таком, во что Лоций сначала и не поверил. Вылетела пчелка с первым лучом из Ботанического, что на Бусовой горе. Только сейчас долетела, устала. Подставил барабашка руку – та и села.

Послана была пчела Бирусяной, а жужжала о том, что не только вирус в город пришел, но и кое-кто пострашнее. И вспомнил Лоций, как его этой ночью ледяным холодом обдало. Понял, что то был не ветер с Днепра, а взгляд немигающий.

Но это еще не все вести были. Передавала Бирусяна, что в ночь на первое мая придут на Замковую гости. Гости приглашенные, но не им. Званы гости эти Сильным Звероловом. Такое имя было на Земле у Аримана. Хоть он и не на зверей охотился, а на звериное в людях.

А еще звали его Нимродом Ненавистным, Абраксасом Черным и многими другими прозвищами.

Лицом к лицу с Ариманом Лоцию сталкиваться не приходилось, как, наверное, и любому барабашке. Где они, а где он? Оробел Гений, опечалился. А пчелка уже не жужжит, а молча по его руке ползает. Посадил ее Лоций в сиреневый куст, пусть отдыхает. Сегодня назад уже не полетит.

Оглядел свою гору: вот багульник расцвел, там стайка осинок тонких качается… Рябина ветками машет, клены сережки выпустили… И так жалко ему все это стало: и треснувшие надгробья Фроловского кладбища, и тонкий ручеек на склоне, и пушистую траву на поляне. Холил, лелеял свою Замковую… Не отдам на поругание!

Сел и стал думать. Почему шабаш этот не на Лысой горе устроить хотят? Там все для этого есть: ямы заговоренные, деревья сплетенные, идолища глазастые. Каждый раз на Лысой в майские дни сборища разгульные устраивают, и гора эта ближе к Днепру, чем его. Если что, можно в воде охладиться…

А потом стукнул себя по лбу: «Дурак я старый! Ведь на Лысой не черти куролесят. Молодежь с ума сходит, человеки простые! Пусть больные они на голову, но в нечистых пока не превратились… А еще на Лысой есть ходы подземные… Говорят, и за Днепр идущие. Постойте, а ведь у него на Замковой подземелья тоже есть!» Запамятовал о них, потому как давно завалил камнями входы, чтобы дети не озоровали. Проверить срочно нужно! И побежал на южный склон.

 

Первомай

Сказка близится к концовке,

И подходит время «Ч» —

Божья тварь ты, человече,

Иль не человек вообще?

Апрель катился к концу – точнее, к маю. Утром тридцатого на Замковую году пришел парнишка лет двенадцати. И что удивительно, с рюкзаком и лопатой. Долго оглядывал местность, сверяясь с компасом. Лоций не наблюдал такого уже давно. Ровно с того дня, когда помог своему тезке Гене стать пионером.

И выглядел этот малец как Гена: одет по-простому, пострижен коротко, все без наворотов. Подошел он к тому же неприметному камню и начал шаги отсчитывать. Потом долго копал, пока лопата обо что-то не лязгнула. Вынул тогда парнишка из рюкзака складной стульчик, разложил его и сел возле ямы. Телефона у него с собой не было, только часы. Достал бутылку с водой, бутерброд и книгу какую-то растрепанную. В книгу эту и погрузился надолго, слюнявя страницы.

Гений Лоций ждал гостей к вечеру. Пока было время, внимательно оглядывал тропинки на склонах и свою думу думал. Дума та была невеселой. От Бирусяны он знал, что прибудут двое, и оба со спутниками. Человек Большого Гоши ему знаком не был. Зато спутника Вольдемаровны он знал. «Вот и свидимся, Гена Замков», — грустно размышлял барабашка.

С того памятного 1991 на горе многое изменилось: что-то в лучшую, а что-то и в худшую сторону. Барабашка считал, что фонари, которые поставили вдоль лестницы, – это зло, потому как искушали они разгульные компании лезть на гору ночью. Перед праздниками Лоций выкручивал из них лампочки, чтобы лишних посетителей не было. А сейчас все вернул на место: «Да будет свет!»

Днем припекало по-летнему, к вечеру – похолодало. Пчелы в ульи вернулись, птицы – в гнезда. Над землей стоял звон цикад. Замирали днепровские дали. Солнце прощалось с горой до следующего утра. За своими хлопотами барабашка забыл о парнишке-кладоискателе.

Глядь – ан нет и следа, даже ямы не осталось. «Старею, мальца проворонил», — подумал Лоций. Колокол на Подоле тем временем отбил одиннадцать ударов. «Никого нет… Может, обойдется?» — закрадывались успокоительные мысли.

Юлия Вольдемаровна со своим охранником стояла у подножья Замковой. Вверх шла деревянная лестница, редкие фонари тускло освещали подгнившие ступеньки.

— Надо торопиться, — сказал Гена и протянул Юле руку.

В это время с южной стороны горы поднимались двое мужчин. Старший пыхтел и чертыхался, молодой дипломатично молчал.

Посетители взошли наверх почти одновременно. «Что мне им говорить?» — ошарашено думал Лоций. Он все еще хотел оставаться гостеприимным хозяином.

— Не тебе здесь речи вести, — вдруг раздалось за спиной.

Оглянулся барабашка и видит – стоит на поляне давнишний парнишка. Только голос у него не детский совсем. И смотрит парнишка тот взглядом не мигающим и начинает расти. И одежка уже не та, куда только подевались простая рубашка с брюками! На нем сапоги остроносые, штаны бархатные, рубаха с поясом атласным. На длинных пальцах ногти острые и перстни блескучие. А в лицо ему даже взглянуть страшно. Глаза сияют пламенем призывным, а в них – геена огненная.

И видит Лоций, что у Аримана два лика: один на север смотрит, другой – на юг. Одни уста с Юлей говорят, другие – с Гошей.

И молвят они Юле:

— Приветствую тебя, женщина рода Лии. Пришла ты за добром своим, его и получишь.

И рекут они Гоше:

— Приветствую тебя, мужчина рода Мордехая. Пришел ты за мечтой своей, ее и получишь.

И протягивает Ариман Юле мешочек холщовый, в нем корень заветный, молодость и любовь дарящий.

И протягивает Ариман Гоше лист гербовый. А на листе написано, что город этот теперь Небесным Иерусалимом зовется, избранных сзывает.

И идет от его рук жар ледяной, а из глаз любовь льется смертельная.

И уже не уста глаголят, а глаза говорят:

— Любые мне человеки, за молодость и мечту что отдать готовы? Цена им – не меньше жизни, — и в сторону спутников взор направляют.

Юля на Гену смотрит – вот жизнь обещанная.

Гоша на Юрку глядит – вот жизнь разменная.

И замерло все на Замковой: ни лист не шелохнется, ни месяц не подмигнет.

И видят спутники избранных: прорезаются под ногами трещины, разбегаются змейками, круги очерчивают. И вот уже пар из них идет горячий, а из глубин перестук несется дробный.

Видит это и Лоций. И…

Барабашка, барабашка! Что ты творишь? Жизни твоей цена копейка! Не отдавай ее зря! Но кинулся Лоций на трещины змеиные, зацепился руками за края ползучие, гору и людей спасти хочет. Куда ему против Сильного Зверолова!

Смотрит барабашка в трещины и видит: внутри горы подземелья открылись. А в подземельях работа кипит. И работа серьезная, адская. Красный хвостатый жаром пышет, желтый мохнатый – жаром дышит. Алый винторогий – жаром полыхает, кровавый козлоногий – в жар приглашает. И стучат молоты и молоточки в кузнях, и выходят из-под них лезвия острые, а на лезвиях – клейма навечные. И стонет Замковая, разламывается, а самой глубине магма клокочет, пузырями лопается, дыханием смрадным дышит.

И видит барабашка, что держится его гора любимая на честном слове. Вернее, не на слове, а на корнях древесных. Вот дуба корни до подножья горы спускаются, вот клены корни пустили кучно. Жарко корням тем, но терпят они, хоть некоторые уже и тлеть начали. Жар нетерпимый и Лоцию грудь разрывает: беги, пока цел!

Но знал барабашка, что не побежит он никуда, здесь останется навечно. Только понял это, как чуть легче стало: будто не его плавят, а сам он возгорается. А это разница большая: когда твой огонь внутри, а не вражеский снаружи. Пусть жжет он, но этим и омывает.

И стал огонь слизывать с Лоция годы и даже века. Слизнул руки, а вместе с ними годы изначальные, когда Замковая только нарождалась. И видит барабашка: вместо пальцев – ветки у него.

Слизнул ноги, а с ними годы средние – когда люди на гору пришли. И видит Лоций вместо ног – корни у него. Разорвал огонь сердце — дальше барабашка боли уже не чувствовал, а только радость ощутил незабываемую. А кто был на горе, увидели, кем он стал.

И вдруг Гоша Большой шаг вперед делает и Ариману отвечает:

— Уважаемый, мечта на жизнь не меняется!

А Юля свое вставляет:

— Я мало любила, теперь любить хочу!

Надо же! А ведь сколько усилий смотрителей в них вложено было! Неужели все зря?!

Сверкнул Ариман в ответ глазами:

— Будь по-вашему.

Махнул одной рукой, и нет Юли. Махнул другой – исчез и Гоша. А гора задрожала, заходил ходуном и весь Подол. Зазвенели стекла на Андреевском, забухал колокол на Михайловской. Расщелина в горе пламя изрыгнула: рассыпалось то пламя шипящими брызгами до самого Днепра. И стихло все.

А в воздухе пепел повис, будто это не Замковая, а Кракатау какой-нибудь.

Когда рассеялся пепел, то птицы, что по гнездам прятались, и белки, что в дуплах таились, и вся другая живность на свет выглянула. И видит: появился на вершине красавец каштан. Ветками машет, а из почек свечки розовые проклевываются.

— Барабашка-барабашка, почто гору оставил?

— Не оставил, — жужжат пчелы.

— Не покинул, — шелестят травы.

— Защитил, — журчит ручей.

Новый день над горой настает. А дворник с Андреевского ругается: «Хулиганы чертовы! Опять всю ночь петарды пускали!»

И шуршит метлой.

 

Эпилог

Мы думаем, когда нас не станет, жизнь закончится… Нет, она останется.

Так же весной выбросят розовые свечки каштаны, так же разольется Днепр. И будут сидеть дядьки с удочками, а девушки загорать без лифчика. И мороженое «Каштан» будет, и особый запах метро на «Арсенальной».

От завода «Арсенал» сохранится красное кирпичное здание со следами пуль. Остальные корпуса снесут и постоят высокие башни с бизнес-центрами внизу.

А что же наши герои?

Ариман продолжит инспекцию по бардашным местам. Когда откроется сообщение с москалями, Мыкола посадит его в 6 поезд. О нюансах пересечения границы прослушает песню Тимура Шаова. И прибудет Сильный Зверолов в Москву в слегка покоцаном виде. Не думали же вы, что попадание в спецсписки — это шутки?

Киевский вокзал встретит настороженно и предписание на карантин выдаст: с Хохляндии прибыл, не отмоешься… Придется ему форму курьера покупать и велосипед осваивать. А иначе, как миссию дальше выполнять? Но об этом в другой раз…

Обязанности Гения Лоция примет на себя барабашка с соседней горы Уздыхальницы. Повозмущается сначала: где это видано, чтобы одному хранителю на две горы быть? Но ему справедливо попеняют: горы-то рядом, только перешагнуть через Андреевский. И заведет Уздыхальщик от досады на Замковой строгие порядки. Мусорить: ни-ни! Пива не пить, бутылки не бросать, на траве не сидеть! И вообще: нечего на горе просто так болтаться.

Доктор Негоголь продолжит аптечное дело. Скоро в аптеку устроится симпатичная провизорша, и он начнет задерживаться на работе в дни ее смены. Далеко ей будет до девы из Кёльна… Но где вы в наше время дев видели?

Юлию Вольдемаровну, конечно, искать станут. Дочь и муж выступят с заявлениями о похищении. А соратники будут надеяться, что она где-то далеко. Да хоть бы и в Новой Зеландии!

С Большим Гошей шума поднимется еще больше. Но шум этот быстро замнут, а состояние обратят в доход государства. Даже зарубежные активы удастся забрать – поможет МВФ. Вроде и фонд заслуженный, но какой-то наивный: рассчитывает на отдачу кредитов… А мы возьмем, и не отдадим! Обнулимся по долгам новым указом. Половину средств чиновники оттяпают, другая до людей дойдет. А февраль сделают бесплатным для поездок на всех видах транспорта. Это в честь дня рождения Большого Гоши.

Мыкола вернется в родное село и станет механизатором. Женится, родит детей. Когда подрастут – свозит в столицу. Покажет Лавру, Крещатик, Музей воды и Жабу. Подойдет к ней, постучит по боку. Но не отзовется никто. Да он и не рассчитывает – зачем ему?

После исчезновения Ю.В. Геннадий Замков долго будет под следствием. С работы уволят без выходного пособия. И станет он ходить на допросы, потом – в суд. Дадут «трешку», выйдет через полтора по УДО. Из хорошего: женится на секретаре суда. И чего она в нем углядела, простом подследственном? И еще один бонус: по возвращению из мест не столь отдаленных, найдет он в старом конверте крупную сумму «зелеными» и неразменную купюру там же.

А где же Юрка Маноха? А все там же, на Саксаганского, 36Б. Биржа работает при любой погоде.

А вирус куда девался? Ушел назад к мышам? Никуда он не ушел, живет среди нас. Весной и осенью болеют те, у кого пока нет иммунитета. Прочим он уже не страшен.

А Киев стоит…

И Москва стоит…

И другие города на месте.

А Земли Обетованной не получилось. Кинул Ариман Большого Гошу, да и Юлю впридачу.

А вы разве не помните, что он всех кидает? И сто, и пятьсот, и две тысячи лет назад кидал и не таких умников.

Но Земли не получилось не поэтому. А потому, что есть она. И не только для избранных. Не Ариманом сотворенная, не Большим Гошей купленная. Поднимите глаза: хоть утром ясным, хоть днем красным, хоть ночью темной – и увидите.

 

Послесловие

Автор не отрицает знакомства с героями истории.

Гена Замков: жили в одном доме.

Юрка Маноха: ходили на занятия соционикой.

Барабашка: не раз встречались на Замковой горе.

Негоголь: Привет из Кёльна!

Ариман: знакомы из прошлой жизни (приветов не будет)

Ю.В. и Б.Г.: их знают все.

А с кумом Мыколы Жабчика набираем воду на источнике в Виноградном переулке, он мне канистру до дома несет.

Комментирование и размещение ссылок запрещено.

Комментарии закрыты.